«Третья сила» - Иван Дорба

— Ай да летчики!

— Шорникову, Калинкину и Якимову присвоены звания Героя Советского Союза и Народного героя Югославии, — добавил Зимовнов.

— За это следует выпить! — не выдержал Жора Черемисов, поглядывая на коньяк. — Садись, Иван!

— Погоди, Жора, — остановил его Хованский, — послушаем Александра Павловича, что делается в руководстве НТС в Берлине?

Граков передал ребенка Зорице, усмехнулся:

— Я слышал, что на военных кораблях, когда на них слишком размножаются крысы, делают ловушку, куда заманивают десятка два-три крыс. Съев корм, они начинают поедать друг друга. Затем выпускают последнего крысака, и он начинает охоту за своими собратьями, и вскоре на корабле не остается крыс. Гитлеровцы, особенно главари, разные фюреры, — это те же крысаки, они поедают уже своих… Крысаки и Околов, Майковский, Войцеховский, Байдалаков и Власов.

— О, какой далекий зачин! — не утерпел Черемисов.

Далее Граков рассказал о плане Эбелинга и Майковского.

— В Белграде крысак Берендс! Тоже ищет поживы. А зубы у него острые. Чтоб ему кость в горле застряла! — опять не сдержался Черемисов.

— А где сейчас Георгиевский? — заинтересовался Зимовнов.

— Меняет конспиративные квартиры. В прошлом году скрывался в Сремской Митровице, сейчас переехал обратно в Земун, живет неподалеку от своего дома на Деспота Джуржа, семь. Завтра утром к нему отправлюсь, — объяснил Граков.

— Не угоди крысакам в зубы, — предупредил Жора. — У тебя ведь, Грак, новый директор.

— Новый директор занят эвакуацией фирмы. Всю арматуру отправляет в Берлин, — заметил Хованский.

— А почему он повесил на стене мастерской объявление о наборе специалистов?

— Для дураков… Тех, кто приходит, сразу же отправляют на работы в Германию. Наш вахтер Милош сейчас всех «желающих» предупреждает. А ты, Иван, когда обратно? — повернулся Алексей Алексеевич к Зимовнову.

— Сегодня же подамся из Белграда… Нам стало известно, что в штаб Михайловича прибыла военная миссия США во главе с полковником Мак-Дауном. Американский эмиссар сказал Ванче Михайловичу: «Германия проиграла войну. Ни борьба четников, ни их отношения с немцами нас не интересуют. Ваша задача — сохранить престиж четника в народе. Я прибыл, чтобы вам в этом помочь. Через несколько дней, не позже четвертого-пятого сентября, вы получите очередную партию нашего оружия. Американцам не хочется выпускать из рук Югославию». — Зимовнов подошел к окну и отодвинул штору.

Весь сад был залит серебристо-молочным светом, отчетливо виден каждый листочек, отливает вороненой сталью каждая ягода на раскидистой сливе. Все словно застыло в волшебном, призрачном сне…

— «Луна спокойно с высоты Над Белой Церковью сияет И пышных гетманов сады И старый замок озаряет. И тихо, тихо все кругом», — продекламировал Граков, заметив, что Иван залюбовался картиной освещенного луной сада.

— Спокойной ночи! Я пойду! — поднимая с колен и беря на руки сына, тихо и с затаенной грустью произнесла Зорица.

Все встали и подошли «к ручке», а она поцеловала каждого материнским поцелуем, словно прощалась навсегда, и, грустно улыбнувшись, вышла в сопровождении старика хозяина.

Проводив ее взглядами, все долго молча стояли.

— Вести о муже ты, Иван, привез Зорице добрые, — начал Жора. — А она все равно грустная… В чем дело? — И осекся, заметив, что никто не хочет поддерживать его разговор.

Они просидели до глубокой ночи, тихо переговариваясь. Зимовнов ушел часа за два перед рассветом, когда луна вдруг спряталась в густых облаках и стало темно, — в такой тьме удобно было пройти к окраине города.

Майор Попов считал эту ночь в своей жизни последней. Перед глазами всплывали близкие лица Зорицы, сына Ивана, которого еще не видел, но который представлялся ему мальчишкой-крепышом, таким, каким он помнил себя на фотокарточке. Как в тумане, вспоминались однокашники по кадетскому корпусу и морскому училищу, ныне стоящие и по эту, и по ту сторону баррикад. Последних — без злобы, с каким-то сожалением вперемежку с досадой на себя, что и он виноват, не сумев на них повлиять. Промелькнули, как в калейдоскопе, патер Йоже, Анна Хорват, красавица Анджела, угощавшая его антоновкой… Аркадий даже ощутил во рту вкус только что сорванного с дерева яблока. И ему нестерпимо захотелось пить… Он уже потянулся к фляге…

«Нет! Осталось несколько глотков. Что ты будешь делать, когда взойдет неумолимо жаркое солнце? А тебе во что бы то ни стало надо прожить весь день, ну хотя бы до четырех-пяти вечера… Тебя наверняка будет искать Франё Клауз с эскадрильей… Ключевой бы водицы!» Проплыла картина далекого детства: невыносимо жжет солнце, мучительно хочется нить. Он с отцом на заимке в донской степи. Идет жатва. Отец, устало опершись на косу, ласково на него глядя, говорит: «Нуте-ка, Иваныч (он часто называл его Иванычем и даже Аркадием Ивановичем, хотя ему было шесть лет), сходи, милок, принеси водицы с криничхи. Что-то у вред я совсем…»

Аркаша хватает корчагу и бежит со всех ног, бежит… Но отец давно уже убит французским патрулем в Турции; нет и названого отца, генерала Кучерова… он один среди пустыни… А солнце уже поднялось, отгоняя ночную прохладу, и его лучи, Аркадий хорошо это знает, станут немилосердно жечь, тело покроется потом, нестерпимо заболит голова, мысли будут путаться…

Он сжал кулаки, напряг волю: «Надо отвлечься! Значит, так — в Ливии, возле городка Бенгази, сформированы первая и вторая югославские эскадрильи, состоящие из шести "Спитфайеров V" и семнадцати устаревших "Харрикейнов МК IV"». Каждый день, не зная усталости, они летают. Так было и вчера утром. Правда, и начальник техслужбы Лолич, да и летчики тоже поглядывали опасливо на пурпурные облака на горизонте. Такие они видели впервые. Тем не менее задание получено. Все уселись в машины, тучи пыли сплошь окутали аэродром, и самолеты взлетели в небо, уходя от мчавшегося самума.

И как раз в тот момент, когда их командир Франё Клауз дал команду свернуть на юг, на них двинулась стеной огромная темная туча.

— Полный газ! Быстрее наверх! — раздается команда Клауза.

Но поздно… Самум быстрее… Тяжелое облако окутывает эскадрилью. Песок прилипает к ветровым стеклам, скрывая кругозор. Моторы дрожат от напряжения, отказывают приборы; пилоты, теряя ориентацию, предоставлены власти стихий… и своему умению, крепким нервам, а главное… счастью.

Ураган гнал их все дальше в пустыню. Потом заглох мотор, самолет швырнуло на бархан… Аркадий ударился обо что-то головой и потерял сознание… Придя в себя, он потянулся за флягой, отпил два-три глотка, потом достал индивидуальный пакет, перевязал рану на голове, отворил люк и спрыгнул на землю… Ветер утихал, но его порывы все еще крутили песок. На востоке темнела, отливая пурпуром, грозная песчаная туча пронесшегося самума…

Погрозив в небо кулачищем, Аркадий оглядел врезавшийся в бархан левым крылом «спитфайер», покачал головой и, похлопывая ладонью по фюзеляжу, пробормотал: «Вперегонки с диким самумом нас понесло. Что сейчас будем делать? Угораздило же тебя крыло сломать! Вот и остались мы с тобой наедине с пустыней!»