Вечная жизнь: новый взгляд. За пределами религии, мистики и науки - Джон Шелби Спонг

Но что происходит, когда медицинская наука и техника переходят границу, которую, по-видимому, они переступают сейчас? Что случается, когда эта удивительная возможность продлевать жизнь до новых пределов становится не чем иным, как процессом отсрочки смерти? Продление жизни и отсрочка смерти – не одно и то же. Первое следует приветствовать всегда, второе – ставить под сомнение. Бегство от смерти дальше разумных пределов – это, как мне кажется, побочный продукт слишком ревностного отношения к идее святости жизни.

Это означает, что люди наконец достигли состояния, когда им приходится делать выбор: принимать ли смерть и мириться с ней – или же пытаться ее отсрочить. Мы вольны отказаться от сокровища, которое называем жизнью, вместо того, чтобы упорно цепляться за нее, пока она не станет гротескным и бледным подобием самой себя. И я считаю, что должен иметь личное и юридическое право решать, когда и как я умру. Если мне посчастливится прожить достаточно долго и столкнуться с необходимостью такого решения, я хочу, чтобы его рассматривали как решение, подсказанное жизнью, а не смертью; как этичное и нравственное, а не аморальное и не бесчестное; как похвальный выбор, который следует приветствовать, а не скрывать, не стыдиться, не порицать и не критиковать. Не хочу упускать возможность последним в своей жизни решением положить ей конец, отказаться от нее достойно и красиво. Хочу, чтобы завершение жизни при помощи врача стало моим юридическим правом и вошло в число решений, которые могу принимать только я сам.

Я намеренно не называю это финальное действие «самоубийством». В нашем обществе термин «самоубийство» обычно относится к решению, отвергающему жизнь, а я говорю о чем угодно, только не о нём. И твердо верю в то, что это жизнеутверждающее решение. Суицид, как правило, становится завершением жизни, в которой смысл и цель потеряны в пучине отчаяния и бесцельности. Но я говорю не об этом. Думаю, никто не должен ставить на жизни крест, если доступна помощь, способная ее преобразить, поэтому я предпочитаю выражаться иначе, например – «выбор при умирании» или «сострадание при умирании».

Разумеется, завершение жизни с помощью врача вызывает возражения, которые необходимо выслушать и понять. Наиболее громко против выбора при умирании обычно звучат религиозные голоса. Иногда это выглядит странно, поскольку религиозным системам свойственно утверждать, будто они нашли, чем ответить смерти и как ее победить. Это опять-таки говорит мне о том, что религия – скорее способ притворяться верующим, нежели верить; скорее создание чувства защищенности, нежели поиски истины; скорее развитие культурной мифологии, призванное справиться с чувством ненадежности и зыбкости жизни, нежели формирование убеждений. Суть возражений этих людей заключается в религиозном утверждении: человеческая жизнь – дар Божий, и не нам ее прерывать. Только Бог вправе выбрать момент, когда смерть предъявит претензии на каждого из нас, – так они обычно заявляют.

Несколько лет назад я первым из профессиональных служителей веры был приглашен выступить на собрание организации, которая в то время называлась «Обществом цикуты» – в честь яда, который добровольно выпил Сократ, положив конец своей жизни. Я попытался затронуть вопрос, поднятый религией, – о том, что лишь Бог имеет право решать, когда закончится чья-либо жизнь. Если только Богу принадлежит право принимать решения о жизни и смерти, рассуждал я, почему же тогда столько религиозных деятелей считают себя вправе прекращать чужую жизнь, дарованную Богом? История свидетельствует о том, что служители религии давно присвоили себе такое право. Готовясь к выступлению, я проверил, действительно ли фигурируют в Библии подобные тезисы. Особое внимание я обращал на те поступки, за которые в Библии, называемой большинством критиков «словом Божиим», смерть считается справедливым наказанием. Список и обширен, и, по современным меркам, почти скандально неприемлем. Библия призывает к смертной казни тех, кто не желает повиноваться родителям и чтить их (Втор. 21:18–21), служителей иных богов (Втор. 13:6-11); прелюбодеев (Лев. 20:10); геев и лесбиянок (Лев. 20:13); тех, кто занимается сексом с матерью жены (Лев. 20:14), не говоря уже о многих других. Из этого библейского перечня ясно, что вопреки ссылкам на Библию, обычно упоминающимся в спорах по нашему нынешнему предмету, решения о жизни и смерти никогда не оставляли на усмотрение одного только Бога. Так что нежелание религии позволить человеку самому принимать решение о собственной смерти должно опираться на другие, невысказанные (и, возможно, даже подсознательные) предпосылки. Здесь мы видим еще один элемент иррациональности, который необходимо отделить от содержания всех религиозных систем. Религия снова оказалась творением человека, предназначенным для того, чтобы прикрыть угрозу смертности, которую люди не способны или не готовы принять. Глубоко религиозные люди с трудом принимают решения, против которых организован весь их чувственный мир, а порой совершенно не могут принять таких решений. Но для меня этот аргумент не является веским, и я должен об этом заявить – и считаю, что даже для приверженцев религии можно разработать иной подход.

Если мы обратимся к видению человечества, на которое я ссылался в этой книге, то неизбежно придем к пониманию, что самосознание привело нас к мысли: наша вроде бы индивидуальная и хрупкая жизнь – на самом деле часть самого источника жизни, превосходящего все пределы и причастного к вечному; а потому мы должны иметь возможность отойти от менталитета, ориентированного на выживание, который рассматривает смерть как нашего последнего врага. Так что, когда придет время, упомянутое в балладе «Сентябрьская песня»[100], и «счет драгоценных дней истает до немногих», может оказаться, что на меня возложена новая обязанность: взвесить и сравнить качество и количество. И тогда я смогу положить конец моим дням – добровольно, благодарно и намеренно. В моем представлении о христианской вере это решение является глубоко христианским, оно чтит жизнь, а не умаляет ее значения.

Для того чтобы представить этот вопрос в экзистенциальном свете, разрешите проиллюстрировать его на примере. Глубочайшую радость мне доставляют узы, связывающие меня с особенно дорогими мне людьми: друзьями и близкими, детьми и внуками, и главное – брачные узы с моей женой Кристиной, исполненные огромного значения, дарящие мне жизнь и поддерживающие ее во мне. Они служат для меня мерилом смысла жизни. Точнее говоря, пока я могу видеть улыбку Кристины и касаться ее руки, жизнь для меня имеет ценность и качество. А если мне предстоит узнать статистически смертельный диагноз, при котором, согласно опыту медиков, время ограничено, а любое лечение не исцеляет, а лишь приглушает боль, то мне бы хотелось иметь возможность обдумать свой выбор и принять решение в соответствии с моими ценностями. Если лекарства, приглушающие боль, помешают мне видеть улыбку Кристины или ощущать ее присутствие, касаться ее лица или чувствовать ее поцелуи, тогда я не захочу дольше жить. Наличие или отсутствие смысла в этих первоочередных отношениях стоит для меня на первом месте. Но есть и дополнительные соображения, определяющие мое решение. Я хочу сохранить воспоминания о родных и друзьях, неразрывно связанные с тем, кто я есть и кем я был. Не хочу, чтобы моя физическая внешность или ясность ума стали настолько карикатурными, что детям и внукам не захочется на меня смотреть на меня и видеть уже бездействующее тело, которое когда-то обнимало их, или понимать, что в нынешнем состоянии рассудка я уже не могу с ними общаться. Не хочу, чтобы неконтролируемые функции моего организма сделали меня тяжким бременем для тех, кого я особенно люблю. При нынешней дороговизне медицинского обслуживания я не хочу, чтобы затраты на поддержание моей жизни в последние несколько недель или месяцев пошатнули финансовое положение моей жены, необходимое ей, чтобы жить так же достойно, как прежде. Именно по этим причинам я прежде всего хочу иметь юридическое и нравственное право решать, какой из моих поступков будет самым жизнеутверждающим и ярким проявлением любви. Для того чтобы прожить жизнь и полностью реализовать ее потенциал, надо распоряжаться этим даром, заявлять на него свое право и дорожить им. Отчасти я делаю это, пользуясь свободой положить конец жизни и поставить благополучие тех, кто составлял ее смысл, выше моих основных потребностей в выживании. Я считаю, что человеческая жизнь становится целостной и свободной, когда мы поднимаемся выше стремления выжить и видим, что способны с достоинством отказаться от жизни и по своей воле отдать ее. Да, я верю в это и придерживаюсь мнения, что должен иметь законное право принимать решения, уместные в таких обстоятельствах в конце жизни. И я хочу, чтобы такой же выбор был доступен всем, кто готов взять на себя такую ответственность, – но не намерен навязывать его никому. Больше всего мне хочется, чтобы люди поняли: моя приверженность этому выбору продиктована не желанием умереть, а моей верой в святость жизни.