Сердце Демидина - Александр Велин

class="p1">Литвинов пулькой вылетел из кабинета.

Димитрий Димитриевич наклонился к Наине Генриховне.

– Росси – отработанный материал, – доверительно сказал он. – Ты даже не представляешь себе, как мы на него сердимся.

– Но что он мог сделать против демона? – сказала Наина Генриховна, отмечая про себя это «мы». – Ему было приказано перевезти Демидина на вертолёте, он и перевозил.

– В том-то и дело! Если не он виноват, то кто?

Наина Генриховна выругала себя за наивность.

– Мы полагаем, что вытаскивать Демидина теперь нужно тебе. Можно вместе с Росси, – сказал Димитрий Димитриевич. – Демидин сейчас в Нью-Йорке, улица Вашингтон-сквер, 2.

– Но какие у меня шансы? – возмутилась Наина Генриховна. – Нью-Йорк, какая-то улица Вашингтон-сквер. Демидин, которого охраняет демон… Из древних!

– Во-первых, этот демон ослаб, оголодал, ему там плохо, а в Уре его круглосуточно ждут. Его зажали на этой крыше – что ему теперь делать, летать над городом и притворяться воробышком? Если вернётся – ему конец. Останется – сдохнет, там жрать почти нечего.

– Кроме Демидина, – сказала Наина Генриховна.

– Кроме Демидина, – согласился Димитрий Димитриевич. – Хотя мясом, как ты понимаешь, ему не прокормиться. В Уре-то он бы Демидина поглотил, а на Земле простое убийство его не насытит… Так что куда ему деваться? Поэтому похлопочи, Наинчик, похлопочи. С часовенкой-то у тебя, видишь, как оригинально получилось – умеешь, значит, нестандартно мыслить.

Итак – демона отогнать или убить. Демидина доставить вместе с сердцем. Сделаешь – похвалят, не сделаешь – припомнят тебе эту часовенку.

Наина Генриховна подумала.

– Вопрос можно? – спросила она.

Димитрий Димитриевич даже захлебнулся от возмущения.

– Ну конечно можно! – вскричал он.

Но глаза у него были колючие. Наина Генриховна всё равно решила рискнуть.

– Ты давно мутировал? – спросила она и, увидев, что Димитрий Димитриевич злится, поторопилась объяснить: – У меня один пошёл на мутацию, я поэтому интересуюсь.

Димитрий Димитриевич немного расслабился.

– Азиат? Я о нём слышал, – сказал он.

– Он. Хотя он больше выглядит как азиат… Сколько времени это продолжается?

– Недели. Месяцы. У кого как, – сказал Димитрий Димитриевич.

Наина Генриховна вздохнула.

– Тут ещё Демидин, – сказала она. – Почему все так вокруг него крутятся?

Димитрий Димитриевич снисходительно улыбнулся.

– Представь себе, что есть некто, на кого ты хочешь напасть, но не можешь. Допустим, он очень силён. Или живёт в крепости.

– Представила.

– Тогда ты берёшь в заложники того, кто ему дорог, допустим его ребёнка.

– Кто этот ребёнок – Демидин?

– Ага.

– А кто – этот сильный, на кого нужно напасть?

Димитрий Димитриевич загадочно на неё посмотрел.

– В другой раз об этом поговорим, – сказал он, помолчав. – А пока запомни, что на Земле созревают события, которых мы давно ждали. И что тогда будет с вами?

– Что? – переспросила Нина Генриховна и вдруг поняла.

– Правильно. Когда Земля станет Уром, ваша курортная жизнь закончится.

Наина Генриховна кусала губы.

– Доставай корм или становись кормом, – сказал Димитрий Димитриевич. – Между прочим, твой Многожён вовремя пристроился.

Многожён Шавкатович и Скуратов

В сумерках, стараясь не попадаться никому на глаза, Альберт Викторович Скуратов крался в сторону свинарника. Издевательства над ним прекратились и бояться вроде было нечего, но привычка к осторожности у него сохранилась.

Многожён Шавкатович становился всё капризнее и заносчивее. Хотя он был простым практикантом и теоретически любой офицер имел право дать ему сапогом под зад, после того, что случилось, его стали далеко обходить стороной. Наина Генриховна держалась с ним предупредительно, хотя и морщила нос, и Литвинов, щурясь на него сквозь мокрый от одеколона платок, тоже строил приветливую рожу.

Но один лишь Скуратов общался с Многожёном Шавкатовичем добровольно. Альберт Викторович из кожи вон лез, чтобы стать ему необходимым и так приучить Многожёна к себе, чтобы остаться с ним и тогда, когда он пойдёт в гору. А пока он таскал для него из кухни кашу, супы и мясо.

Многожён Шавкатович лежал на тёплой крыше, обозревая окрестности, и заметил Скуратова издалека. Когда тот подошёл ближе, Многожён Шавкатович принялся стонать. Ему хотелось, чтобы Скуратов чувствовал себя виноватым. Скуратов, понимая это, делал сочувственное лицо. Он поднялся по приставной лестнице на крышу и со смиренным видом положил перед Многожёном банку с водой и миску с костями.

Многожён Шавкатович устроил себе нечто вроде гнезда из пёстрых одеял, в котором он расположился. Его часто тошнило, и его кожа стала похожа на мокрую газетную бумагу. Тело у него всё больше распухало и покрывалось волдырями. Вдобавок его мучила жажда. При этом у него обострился слух и иногда случались проблески новой интуиции, нечто вроде неясных предвидений близкого будущего или образов чужих мыслей. Временами его сознание проваливалось в глухую черноту, из которой он возвращался с обрывками новых знаний и усилившейся подозрительностью к окружающим.

Его любовь к себе обострилась, преобразовавшись в сложное чувство, доходящее до пылкого благоговения. Он и жалел себя, и сердился на себя за то, как много внимания и нежности он недодал себе в прошлом.

В то же время в нём росла неприязнь ко всему, что ему не служило. Несмотря на силу, с которой он теперь презирал окружающих, его ранило, когда он видел, что он кому-то отвратителен. Он дерзил Наине Генриховне и Скуратову и как-то подманил и избил солдата, который не смел сопротивляться и только кряхтел, чем ещё больше злил Многожёна Шавкатовича. Солдат кряхтел от того, что было больно ему, в то время, когда сам Многожён Шавкатович страдал от невнимания окружающих.

Однажды, чтобы доставить себе удовольствие, Многожён Шавкатович прокрался к поцелуйному болоту, но, когда он вступил в него, даже лярвы бросились от него врассыпную. Несколько лярв издохло и всплыло на поверхность, и Многожён, веря в могучие способности своего желудка, решился попробовать их на вкус. Он притащил их в своё гнездо и припрятал, чтобы в нужный момент произвести впечатление на Скуратова.

– Как вы себя чувствуете, Многожён Шавкатович? – спросил Скуратов.

Многожён не ответил. Он морщил лоб и хмуро смотрел вдаль, делая вид, что погружён в глубокие размышления. Скуратов, понимая свою роль, осторожно приблизился к нему по громыхающим кровельным листам.

– Скоро дождик будет, Многожён Шавкатович, – сказал он. – Не промокнуть бы вам.

На гарнизон наползала туча. Многожён скосил распухшие глаза, делая вид, что только что заметил Скуратова.

– А, это ты, – сказал он.

– Я, Многожён Шавкатович, – кротко ответил Скуратов.

Многожён шумно напился из банки и принялся поедать принесённое Скуратовым. Закончив, он вытер рот и вытащил из-под своих одеял несколько крошечных трупиков.

– Что это? – в ужасе вздохнул Скуратов, глядя на издохших лярв.

Лярвы походили на мёртвых клоунов с