Перевод показаний - Джеймс Келман

Они пересказывали мне историю. И я мог бы им пересказать. Кто бы не смог.

Я уже объяснил, в чем состояло дело, это же очевидно, что это есть предпосылка, с которой мы начинаем, как люди, человеческие особи, члены этого семейства, создавая себя, как вид, на основе таких концепций, как эти, материальных концепций, я бы сказал, начиная с фактической основы, мы, следовательно, устанавливаем любовь одного к другому, признание, да, что мы тоже существуем, мы тоже просто-напросто то, что выживает, да, а чем еще можем быть, другим, чем это.

Но эти устаревшие формы их не интересуют. Они посчитали меня наивным. Я согласен, так можно сказать, такой я наивный. Формы отрицания не представляют для меня интереса.

Угрозы я не чувствую. Возможно, я под угрозой, и что тогда. Если ко мне есть вопросы, прошу.

Но это тогда, в то время, меня устраивало, и как продвигается мой ум, я внутренне улыбался, думая, это мой мозг. Когда те люди смотрели на меня, это означало, что я должен соблюдать осторожность, улыбка может выйти наружу, а глаза же следят за всеми такими знаками, думая, что их не заметят, что тут можно заметить. Что, они окружают меня. Всегда. И делают разное, такие вещи

тело есть тело. Я не женщина. Собственное мое тело

У него не было ладони. Я об этом много не спрашивал. Мы не разговаривали. Так можно и заразиться. Безопасности так считают

Они следят за такими знаками. Глаза могут сигнализировать, один раз моргнул – нападение, два раза

Что два раза

это все сарказм, он сказал, что лишился руки из-за сарказма. Так он мне сказал. У меня нет ладони, они ее отняли, отрезали вот отсюда, смотри, и показывает запястье, культю, конец руки, там кожа подтянута так, и они увели его в комнату. И я услышал, он спрашивает, Где моя рука.

Следовало что-то сказать. Если мне придется говорить с ними, я могу ничего не сказать, так им и скажу, ничего

а что это такое? ничего

если они повреждают тела, чем это может кончиться, если им хватит терпения

нет, ничего

если ему отняли руку, так у людей отнимают и большее, отнимали, есть все изрезанные, а у этого человека просто отрубили, отняли ладонь от руки, это ничего

Я снова навлек на себя подозрения. Еще до этих последних дней я заметил, что между мной и коллегами растет расстояние, коллегами, которые были моими коллегами. И женщина, которую я тоже знал так хорошо, она должна была возглавить это расследование. Как я собрал такие сведения? Так и собрал. Возможно, посредством умозаключений. Возможно, я не помню. Я не саркастичен. Утомлен, да. Но так же и подставной, он бы и про себя мог такое заметить. Это часто приводит к молчанию. Ты входишь в комнату, и разговоры прерываются, и видишь тоже, что они не встречаются с тобой взглядами, не могут. Так было и со мной, на других расследованиях, с которыми я был знаком, и я знал, что меня ждет. Как и подставной мог тоже знать, да только он не понимал, что это все было из-за меня, что он подставной, этого он не знал. Если человек подставной и об этом должна быть информация, то это нужно потом, а если она появится прежде, то не получится, конечно, информация должна поступать потом.

Итак, в этот вечер, про который я рассказываю, как бы я его назвал, «следствие», не расследование. Я вошел в дом и по лестницам наверх, в комнату, где стояли койки, и та, которую мне отделили, и обнаружил там в ожидании, ждущими, дюжину коллег, включая тех трех, которые разделяли со мной эту комнату, мы вчетвером. А мог бы я сдержать мой гнев. Да. Однако чем он был, мой гнев. Я знал и не знал, правда ли это было гневом. Я промолчал, поздоровался с индивидуальностями знаком, подошел к моей койке и сел. Да, никто на меня не смотрел, как будто эта реальность находилась где-то еще. Миновали минуты. Потом пришел подставной. Я увидел, что он отодвинулся от нас, как бы внутрь себя, в свои эмоции. Да, и я тоже, один из этого комитета, так он считал. Мы не были друзьями, только знакомыми, да, он не испытывал недостатка в уважении, не от меня. Он был не сильный, как некоторые индивидуальные люди среди нас, при наших обязанностях.

Это был процесс. Что за процесс. Да.

Я считал это спектаклем, мне было все равно. Это из-за внушения, которое в нас внедрено, что доверять нельзя никому, это мы сами себе так внушили. Но это был процесс. Доверять ему было нельзя. Я больше не доверял. Здесь имелись элементы. Уважать их никто не мог, я и не уважал. Это была драма, которую мы с удовольствием посмотрели бы в театре, в кино. А мы артисты и певцы, может быть, даже танцоры. Нет. Я следил за лицом подставного. Он сражался за свою жизнь. Это была борьба, причем наша борьба, борьба за борьбой. А в нем был вызов. Во мне тоже, но что я был сильнее, думал, что я наверное так, или знание, что я выше, чем он, сильнее, чем он, потому что я отвечал за прием сведений. Я знал ситуацию правдиво, а он нет, и это давало мне теперь силу для наших коллег, для женщины, которая приняла председательство комитета, той самой женщины, что была близка, она была, я она.

Она ничем не показала истинной ситуации, а вместо, оглядев всех, махнула подставному и сказала ему, Сейчас мы будем задавать вопросы.

Тогда я хоть пойму, что говорить, сказал подставной, а чего не говорить.

Ты должен говорить, сказала наша коллега, мы с тобой уже беседовали.

Ты со мной беседовала, ну и что? Я не напрашивался на эту беседу, какая тут обязанность, у меня ее нет. Время уже позднее, а надо работу делать. Ты говоришь, что знаешь мою позицию, значит в дальнейших разговорах необходимости нет, да, что следует сделать, ты это и делай, у тебя власть, верхняя власть.

Мы не в такой позиции, сказала она.

Здесь в группе.

Здесь в группе, да. Она обвела рукой, включая всех, и при этом не исключая самого подставного. Но я смотрел, включит ли и меня, и если включила, я этого не увидел. Я мог бы улыбнуться. Возможно и улыбнулся.

Подставной уставился на нее.

Она сказала ему, Да, ты тоже включен, поскольку это остаемся мы сами, все мы здесь наши, так и остается. Ты говоришь, что мы слышали о твоей позиции и этих обстоятельствах. А я говорю, что слышала, как ты разговаривал сам с собой. Рассказывая что-то, как неправильны твои обстоятельства. Я не имела такого намерения. Ты говорил мысли вслух, я присутствовала. Наши умы размышляют, так мы приходим к решениям. Ты был погружен в этот процесс.

Какой процесс?

Мыслительный процесс, сказала наша коллега.

Другой присутствующий посмотрел на меня, как будто в подтверждение, и улыбнулся, да, мне. Я тоже в заговоре, нет, я так не думаю, нет, мне это безразлично, так что я ему не ответил, только встал на колени на моей койке у стены. Да, и наша коллега, которая была мне когда-то товарищем, тоже меня не интересовала.