Аквитанки - Юлия Галанина

Первое, что сразу бросалось в глаза – золотисто–рыжая шевелюра, которая так и поблескивала в лучах солнца каждым волоском.

Моряк был одет безо всякого шика, в потертую кожаную куртку, затянутую широким поясом, отделанным металлическими бляхами. По–видимому, он больше заботился об удобстве и надежности одежды, чем об ее красоте.

В придачу к волосам, необычным был и загар незнакомца: в отличие от обычных медно–красных, или шоколадных тонов, он был теплого золотисто–коричневого оттенка. Понравились Жаккетте и прямой, с легким намеком на горбинку, нос; и глубоко посаженые глаза; твердая линия скул; и очень четко обрисованный рот.

«Красивый…! – вздохнула она про себя. – «Солнечный весь… Небось в каждом порту красотки гроздьями на шею вешаются!“

Рассматривать рыжего моряка понравилось Жаккетте больше, нежели чем его корабль, но появились госпожа Жанна с герцогом и стали спускаться на причал. За ними спешил нагруженный мальчишка. По всему было видно, что кошелек герцога полегчал, зато сундук Жанны стал куда тяжелее, чем прежде.

* * *

Жаккетта еще немного подождала и решительно двинулась к кораблю, намереваясь потребовать у команды отчета, куда они дели бедного Абдуллу.

«Уж я им покажу!» – твердила она на ходу.

Каракку от разрушения грозной Жаккеттой спас сам Абдулла.

Он появился на палубе в тот момент, когда Жаккетта уже занесла ногу над сходнями.

Теперь бывшего узника кузнеца, предназначавшегося для закаливания меча, было не узнать.

И дело было совсем не в том, что нубиец щеголял новой одеждой – белоснежной долгополой хламидой и тюрбаном – сразу сделавшей его важным и солидным. Нет. Главное – изменилось выражение лица Абдуллы: с него исчезла апатия и грустная безнадежность. Изменилась и его походка. Из устало–заплетающейся она превратилась в уверенную и упругую.

Он, наконец–то, попал в свой мир. И в этом мире был явно не последним человеком.

Жаккетта даже заробела, увидев его преображение, и решила первой не заговаривать.

– Твой Дева Мариам – Великий Женщина!

Абдулла выдержал значительную паузу, позволяя Жаккетте налюбоваться его новым обликом, а потом расплылся в широченной улыбке.

– На этот каракка плыть мой друг! Большой друг и много друзья! Я прямо не верить, что все позади! Ты меня спасти, как и обещать!

– Я–то что, это все Дева Мария!.. – заскромничала Жаккетта. недоверчиво щупая полу его одеяния. – Ишь ты, какая шерсть хорошая! А точно довезут, куда надо? Надежные люди?

– Очень надежный. Возьми одежда, – Абдулла сунул Жаккетте узелок с вещами Ришара. – Я теперь у друг, возьми тот шпилька, что ты мне дал!

– Вот еще! – не согласилась Жаккетта. – Тебе до дома плыть и плыть. С ней надежней, мало ли что в пути…

Абдулла не стал настаивать и с хитрым видом выудил из складок хламиды небольшой мешочек.

– Тогда возьми это. Маленький подарок для ты. Финик сушенный. Вкусно!

– Спасибо! – растрогалась Жаккетта. – Пойду я, наверное, уже хватились… Ты уж с корабля не сходи… Лучше поберегись лишний разок!.. Прощай, Абдулла! Счастливого тебе пути!

* * *

Жаккетта медленно шла в шумной портовой толчее, жуя на ходу липкие финики.

На душе у нее было легко, но пусто. Она настолько привыкла к присутствию Абдуллы, к тому, что его надо прятать и заботиться о нем, что теперь ей было очень одиноко и как–то неуютно.

«Не обидел бы его по пути кто!» – думала Жаккетта, выходя к рынку на припортовой площади.

«Надо Деве Марии помолиться, чтобы приглядывала за ним, все–таки божья душа… На ихнего Аллаха надежда мало, одно слово – нехристь!»

Финики были вкусные, тянучие и медово сладкие.

Съев почти весь мешочек, Жаккетта почувствовала, что пустота в душе улетучилась, уступив место приятной тяжести в животе.

Теперь весь мир вокруг казался добрым и радостным, люди приветливыми, святая Анна – самой надежной защитницей от напастей и бед. Хотелось не то петь, не танцевать веселый брань.

Внезапно Жаккетта, как ужаленная, подскочила на месте и усомнилась в доброте мира.

Кто–то сильно и больно ущипнул ее за попу, грубо вернув с небесных высей на грешную землю.

Развернувшись, она чуть не уткнулась носом в потертую кожаную куртку. Подняв голову, Жаккетта увидела смеющееся лицо того самого солнечного моряка.

Чуть не плача от обиды, она зло крикнула:

– Козел рыжий!

И, подобрав юбки, шмыгнула в узкий проход между лотками торговцев рыбой.

* * *

– Ну и синяк у тебя! – покачав головой, сказала Аньес, осматривая багровый урон чести, понесенный Жаккеттой. – Давай, примочку приложим!

– Давай! – хмуро согласилась Жаккетта.

Через минуту она лежала на кровати с мятной примочкой на левой ягодице и, через губу, рассказывала Аньес эпизод на рынке, опуская все остальное.

– И чего тебя на рынок занесло? – удивилась Аньес. – Ты вообще сегодня какая–то не такая! Весь день пропадала где–то… Благо, что госпожи Жанны не было. Знаешь, какие красивые ткани ей господин герцог купил! Глаз не оторвать!

– Я за травками, да на рынке снадобья искала. Вон, почти все миндальное масло извели, да и розовое тоже на донышке. Скоро госпожу мазать нечем будет! И герцог требует, чтобы я ему отвар сделала.

– Какой? – Аньес расправила юбку Жаккетты и присела рядом. – Завтра стирку устрою. Поможешь?

«Фу–у…, пронесло!..» – расслабилась Жаккетта (узелок с одеждой уже вернулся в корзинку).

– Конечно, помогу, а отвар от лысины, – объяснила она. – Ну, то есть, чтобы плешь обратно заросла, или, хотя бы не увеличивалась…

– А у него плешь есть? – страшно заинтересовалась Аньес. – Нипочем не скажешь!

– Есть маленькая, когда зачесана, то не видно. Мессир Марчелло говорил, что в таком случае лучшее средство – настойка на жгучем перце, а он дорогущий… Сегодня денег не хватило…

Жаккетта положила голову на руки и постепенно начала уплывать в сон.

– А ты, никак, ревела? – приглядевшись, спросила Аньес. – Вон дорожки от слез остались. А что, красивый тот моряк был?

– Красивый, сволочь! – вздохнув, уже сонно сказал Жаккетта. – Это–то и обиднее всего… Конечно, ревела. Словно за сердце ущипнул, паразит рыжий, до сих пор щемит…

Как раз в это время, когда Жанна пожинала плоды охоты на супруга, а Жаккетта устраивала судьбу беглого евнуха, Бретонское герцогство медленно, но неотвратимо вступало не в самый светлый период своего существования.

Можно сказать, один из самых темных.