Невинное развлечение - Джулия Куин

— Я же сказал, что не знаю, как объяснить.

— А я думаю, что в этом есть смысл. Вам приходится складывать картинку из кусочков.

— Да, вроде того.

— Мне нравятся картинки-загадки. — Помолчав, она добавила: — Но я ненавижу математику.

— Это то же самое.

— Нет.

— Если вы так говорите, значит, у вас были плохие учителя.

— Ну, это-то точно. Если помните, у меня сменилось пять гувернанток.

Он улыбнулся ей, и у нее в груди потеплело. Если бы кто-нибудь сказал ей сегодня утром, что разговор о математике и картинках-загадках вызовет у нее дрожь восторга, она бы просто расхохоталась. А сейчас, глядя на него, ей хотелось проплыть по воздуху расстояние между ними и оказаться в его объятиях.

Безумие какое-то.

И восторг.

— Я должен вас отпустить, — сказал он.

— Куда? — Она вздохнула.

— Туда, куда вам надо идти.

«К тебе», — хотелось ей сказать. Вместо этого она собралась закрыть окно.

— Встретимся завтра вечером в это же время?

Он поклонился, и у нее перехватило дыхание. Его движения были так точны и экономны, будто он был средневековым рыцарем, а она — принцессой, которая живет в своей башне.

— Почту за честь.

В ту ночь, заползая под одеяло, Оливия все еще улыбалась.

Да, в любви есть много такого, чтобы каждый нашел в ней для себя радость.

Спустя неделю Гарри сидел за своим письменным столом, глядя отсутствующим взглядом на лежавший перед ним чистый лист бумаги.

Не то чтобы у него было желание что-либо писать. Но после того как он, еще лежа в постели, с необыкновенной тщательностью разглядывал потолок в тщетной попытке придумать, как лучше всего сделать предложение Оливии, он решил пойти в кабинет, сесть за письменный стол и положить перед собой чистый лист бумаги в надежде на вдохновение.

Вдохновение не спешило.

— Гарри?

Он поднял голову, обрадовавшись, что его прервали. Это был Эдвард.

— Ты просил меня напомнить тебе, когда надо начинать одеваться, — сказал Эдвард.

Гарри поблагодарил брата кивком. Прошла неделя с того странного и замечательного дня в Радленд-Хаусе. Себастьян просто переехал к нему, заявив, что дом Гарри удобнее (не говоря уж о более приличной еде), чем его собственный. Эдвард стал проводить больше времени дома и ни разу не пришел домой пьяным. А Гарри вообще перестал думать о князе Алексее Гомаровском.

До этого момента. В этот вечер ему предстояло присутствовать на вечере, посвященном русской культуре. На самом деле Гарри ждал этого вечера с нетерпением. Он любил русскую культуру, и ему нравилась русская еда. Он не пробовал настоящей русской еды с той поры, когда еще была жива его бабушка, которая гоняла поваров на кухне в доме Валентайнов. Вряд ли на сегодняшнем вечере будут подавать икру, но кто знает…

И на этом приеме будет Оливия.

Он собирался сделать ей предложение. Завтра. Он еще не продумал детали, но ждать он больше не мог. Вся эта неделя была сплошным восторгом и мучением, сосредоточенным в этой светловолосой голубоглазой женщине.

Она скорее всего догадывалась о его намерениях. Всю неделю он совершенно открыто за ней ухаживал — приличествующие случаю прогулки в парке и разговоры с ее родителями, а в промежутках украдкой сорванные поцелуи и долгие полночные разговоры из окна в окно.

Он был влюблен. Он уже давно это понял. Оставалось лишь сделать предложение.

А ей — его принять. Но он все же думал, что она примет. Она не говорила ему, что любит его, но и не должна была, не так ли? Это джентльмен должен первым признаваться в любви, а он этого пока не сделал.

Он просто ждал подходящего момента. Когда они останутся наедине. Это должно произойти днем, потому что он хотел как следует разглядеть ее лицо, запечатлеть в памяти эмоции, которые на нем отразятся. Он скажет ей о своей любви и попросит ее выйти за него замуж. А потом он зацелует ее до беспамятства. Возможно, он и сам будет в таком же состоянии.

Кто бы мог подумать, что он такой романтик?

Гарри рассмеялся про себя и подошел к окну. Окно Оливии было открыто, занавески раздвинуты. Это его заинтересовало, и он открыл свое окно и высунулся, подставив голову теплому весеннему ветерку. Он немного подождал на тот случай, если она услышала, что он открыл окно.

Не прошло и нескольких секунд, как она действительно появилась.

— Добрый день! — крикнула она.

— Вы меня ждали? — спросил он.

— Раз уж я в своей комнате, я решила оставить окно открытым. Уже пора одеваться для раута, — сказала она.

— А что вы наденете?

Господи, он стал похож на этих ее подруг-сплетниц. Какая разница, в чем она будет? Ему просто было слишком приятно смотреть на нее, чтобы думать о таких пустяках.

— Мама настаивает на красном бархате, а мне хотелось бы что-то такое, чтобы вы могли различить цвет.

Это было смешно, но ему было приятно, что ради него она решила воздержаться от красного и зеленого.

— Может, голубое? — размышляла она вслух.

— В голубом вы выглядите потрясающе.

— Вы щедры на комплименты сегодня утром.

Он все так же улыбался.

— Я в чрезвычайно хорошем настроении.

— Независимо от того, что вам придется провести вечер с князем Алексеем?

— На приеме будет три сотни гостей. Следовательно, на меня у князя не будет времени.

— Мне казалось, что в последнее время он стал вам нравиться немного больше, — засмеялась она.

Так, наверное, и было. Он все еще думал, что князь глуповат, но он вправил Себастьяну плечо. Если быть точным, он заставил сделать это своего телохранителя, но это, в общем, одно и то же.

Но важнее всего было то, что он признал свое поражение и перестал наносить визиты Оливии.

К сожалению для Гарри, увлечение Оливией сменилось у князя дружеским сочувствием к Себастьяну. Князь решил, что Себастьян должен стать его новым лучшим другом, а потому приезжал каждый день, чтобы справиться о том, как идет выздоровление. Во время этих визитов Гарри уходил в свой кабинет, а потом делился с Оливией подробностями, которые ему передавал Себастьян. Так что все было довольно весело и свидетельствовало о том, что князь Алексей в общем-то безобиден.

— О! Меня зовет мама. Мне надо идти.

— Увидимся вечером.

— Не могу дождаться, — улыбнулась она.

К тому времени как Гарри приехал в особняк посла, бал уже был в полном разгаре. Он не мог точно определить, какие стороны русской культуры отмечались. Музыка была немецкой, еда — французской. Но никого это не удивляло. Водка текла рекой, и настроение у публики было веселым.