Лондонские поля - Мартин Эмис

Вот ведь какая у нас с нею взаимозависимость! Мы не говорим, мы не могли бы говорить ни с кем другим так, как говорим друг с другом. А вот ей я могу сказать обо всем, не пряча взгляда. Сказать даже об этом…

— Та-ак… — задумчиво протянула она. — Заразное заболевание? Нет. Наследственное или приобретенное? Наследственное.

— Незаразное, точно, — сказал я. — Но, возможно, приобретенное. Радиогенное, естественно. Точно сказать никто из врачей не может. Совершенно необычный случай. Хотите, расскажу? Это займет минут десять.

— Да-да, пожалуйста. Мне это, знаете ли, очень интересно.

— Лондонские Поля… — начал я.

Она знала о некоторых отдельных ветвях, но, конечно, не могла предполагать о том, что я находился в самом центре всего пучка. И ей это на самом деле интересно. Она знакома с этим. В какой-то момент она сказала: «Погодите. Значит, ваш отец работал в то время для бляди». — «Простите?» — «БЛЯДИ. Британской Лаборатории ЯДерных Исследований. Так уж ее называют». — «Точно. Я и забыл». А позже она вставила примерно вот такое замечание: «И в плутониевой металлургии. В этой области британцы тогда тоже отставали». Она непрерывно курила, всякий раз сужая глаза при затяжке. Я отметил еще одну отличительную особенность ее лица: оно всегда выгодно освещено.

— Вы сильно выросли в моих глазах, — сказала она, когда я наконец выговорился. — Стало быть, вы в какой-то мере находитесь в сердцевине всего этого. В какой-то мере вы и есть Кризис.

— Ну что вы! — скромно сказал я. — Я так не думаю. Я не Кризис. Я, скорее, Статус.

— Значит, вы знаете об Эноле Гей.

— Да. И о Малыше тоже.

Позже она показала мне свое «письмо», которое лежало у нее на столе, чтобы Гай мог его прочесть.

— Профессора Барнс и Ноубл[46], — сказал я. — Не слишком ли рискованный выпад?

— Будет еще рискованнее, — сказала она. — Читайте дальше.

— «…портреты Саскии кисти Рембрандта — или, может, портреты Марты, писанные Боннаром, — то ли сами „проникнуты“ интимным знанием, то ли отражают страстное желание художника „проникнуть“ внутрь своей модели. Потому что избранная им линия всегда приводит к грубым спекуляциям. Сошлюсь на собственный опыт…»

— Переверните страницу.

— «…я в своей жизни позировала, пожалуй, дюжине художников — и с большинством из них спала. Смею утверждать, что это никак не воздействовало ни на меня, ни на них, ни на то, что возникало на холсте».

Я умолк и посмотрел на нее. Она пренебрежительно шевельнула плечом — мол, а ну и что?

— Но для чего вам этот совершенно не нужный риск? — сказал я. — Очень опрометчиво, ведь вы же для него девственница и все такое… И все-таки снимаю перед вами шляпу: удивительная уверенность! Вы попросту знали, что Гай не перевернет страницу, да?

— Берите выше. Видите ли, для него допустимо только пассивное любопытство. Он не отворачивается от того, что видит, но считает недостойным хоть сколько-нибудь приблизиться, внимательнее вглядеться или вслушаться. По правде сказать, я вообще не ожидала, что он осмелится прочесть хоть словечко.

— Самонадеянно, Николь. Поменьше гордыни: Гай вполне способен преподносить сюрпризы, в особенности если дело касается вас. Видели бы вы его на том матче! Настоящий лев. А я едва не умер от страха. Хотя теперь полагаю, что неправильно воспринимал происходящее. Не было там реальной угрозы, а если и была, то не для нас. Эти парни… Они не собирались причинять нам какой-либо вред. Учудить какую-нибудь дикость над самими собой, вот чего они хотели. Вы зеваете, я вижу. Уже поздно. Но не будьте столь высокомерны по отношению к дротикам. Они во всем этом занимают немаловажное место.

Она вновь зевнула, еще шире, чем в первый раз, и моему взору предстали ее округлые задние зубы.

— Потому-то я и охладила Гая. Приморозила его, чтобы сосредоточиться на Ките… Да поможет мне бог.

Я снова взял в руки письмо.

— Вы позволите мне это забрать? — Она кивнула. — Николь, а как по-вашему, что мне во всей этой истории нужно?

— Точно не знаю, но полагаю, что вы что-то такое пишете.

— И вы не против?

— На этой-то стадии? Нет, нисколько. Более того, я это полностью одобряю. Сказать вам, чего жаждут женщины? Они, все без исключения, жаждут попасть во что-нибудь этакое. Чем бы оно ни было. Да, конечно, каждая женщина, глядя на остальных, хочет, чтобы у нее были груди побольше, загар покруче — всякое такое. Да чтобы в постели другие не могли с нею сравниться… Но, помимо этого, каждая из них хочет стать участницей некоего действа. Все жаждут в него попасть. Все хотят оказаться внутри него. Каждая жаждет стать главной сучкой в какой-нибудь книге.

Да… разве я не тот рассказчик, на которого можно положиться?!

Наконец-то доковылял до Куинзуэй, купил «Триб».

Две передовицы. Первая целиком посвящена Вере, Первой леди. Собственно, это на удивление полный отчет обо всей ее недавней деятельности. Поначалу я был озадачен, но потом вспомнил, что летом там было проскользнули какие-то слушки насчет ее здоровья. Можно предположить, что вся эта фанаберия касательно того, что она работает в хосписе, хлопочет о смене убранства Белого дома и вдохновляет очередной крестовый поход против порнографии, является не чем иным, как вежливым опровержением. И нацелено оно на восстановление доверия. Все знают, как безгранично любит Президент свою жену. Этот выпуск — часть его избирательной кампании.

Вторая передовица тоже оказалась шарадой. Советская экономика — вот ее тема. Множество обрывочных сведений о том, как воспринимают новшества простые люди: как они коснулись Юрия из Киева, что об этом думает Виктор из Минска. Мне пришлось прочесть этот опус дважды, прежде чем я понял, о чем в нем, собственно, говорится. В Советском Союзе введена семидневная рабочая неделя.

Разношерстные заметки на обороте: о перепадах солнечной активности, недостатке финансирования университетов, Израиле, Мустике и об утеплении летних домов. Два обширных материала: тарифы на зерно и медицинское обслуживание.

На Куинзуэй я столкнулся с той же самой городской сумасшедшей, которую частенько видел там десять лет назад. Все еще на ногах! Господи, вот это силища! По-прежнему спорит сама с собой (и аргументы все те же). По-прежнему спорит с собственной грудью. Вынимает ее — и давай спорить…

Нет, у этой бездомной попрошайки нет и не будет рассказчика, на которого можно положиться. Рассказчики большинства людей, которых можно увидеть на улицах, не вызывают доверия.

Наблюдая за детьми в парке, когда хожу туда с Ким, и пытаясь объяснить себе причины детской веселости, я вдруг сделал открытие: собственную крохотность они находят чрезвычайно забавной. Они любят, чтобы за ними гонялись, и убегают, радостно вереща и хихикая, потому что знают: тот, кто больше их, непременно их поймает — рано или поздно.