Жанна – Божья Дева - Сергей Оболенский

Может показаться, что её экстазы протекали как бы вне времени или временем почти не измерялись, – как Достоевский говорит о почти не измеряющихся временем состояниях полного просветления перед началом его эпилептических припадков. Но Достоевский именно что сваливался тут же от приступа падучей, а Жанна продолжала командовать войсками или отвечала допрашивающим её богословам. И надо добавить, что она отлично умела определять свои Голоса во времени: в такой-то час, когда звонили в колокола.

Попытку сравнить её с целым рядом великих «экстатиков» – попытку, казалось бы, естественную и, однако, никем как будто не предпринимавшуюся, – сделали М. и Л. Форльер в книжке, к сожалению, претенциозной и написанной без должного знания истории Жанны. Всё это похоже, да не совсем, – вот то чувство, которое, вопреки воле авторов, остаётся от внимательного критического прочтения этой книжки. Её жест, когда она под Турелью вырвала из раны стрелу, Форльеры толкуют в том смысле, что она «анестезировала» рану, перестав ощущать физическую боль во время экстаза. Тереза Авильская действительно говорит про себя, что во время экстаза её могли бы резать на куски, но она явно не была способна в это время на такой активный жест, как выдернуть из раны застрявшую в ней стрелу: по её словам, тело у неё деревенело, и она едва могла шевельнуть рукой. Тереза тоже жила в двух планах поочерёдно (как и апостол Павел бывал «восхищён на небо» при своих видениях), у Жанны же получается так, точно она могла жить в двух планах одновременно, как бы на их пересечении (+). «Я часто вижу ангелов среди христиан»: это ведь и означает как раз, что она видела ангелов, не переставая видеть людей. И это уже как будто не экстаз, а нечто иное: осуществление жерсоновского идеала – быть «как ангелы, которые охраняют нас на земле, продолжая в то же время созерцать Бога на небе».

По теории Фомы Аквинского, телесная слепота и глухота во время экстаза происходят от невозможности для материального элемента следовать за порывом души: при той перегородке, которую томизм воздвиг между естественным и сверхъестественным, иначе получиться не может, и руанские судьи нашли соблазнительными заявления Жанны о том, что она видит ангелов «глазами своего тела». Представление о способности телесных чувств воспринимать Божественное присутствие и даже «видеть Бога» со времени томизма было утрачено западной церковной традицией, и Тереза Авильская впоследствии всячески зарекалась от того, что у неё были «телесные видения», – но нужно сказать, что разграничение между видениями «телесными», «образными» и «умственными» получается у неё довольно невнятным; в итоге она признаёт на основании собственного опыта – и вместе с ней признают современные Западные исследователи, – что такое разграничение чрезвычайно затруднительно.

С точки зрения восточной традиции, затруднения нет. Как писали афонские монахи в апологии Фаворского света, «те, кто достоин получить благодать… воспринимают и чувствами и разумом то, что выше всякого чувства и разума». Или, как писал св. Григорий Палама, свет, явившийся Марии Магдалине во Гробе Господнем, проник в неё саму и дал ей возможность во плоти видеть ангелов и беседовать с ними. То же самое преп. Серафим Саровский говорил Мотовилову, когда тот, по его молитве, «удостоился телесными глазами видеть сошествие Духа» (и тут полезно вспомнить, что Жанна тоже прежде всего увидала осенивший её свет).

Далее Тереза Авильская говорит про себя, что экстазы всегда наступали для неё непроизвольно. Первые разы они наступали непроизвольно и у Жанны; но впоследствии Жанна «устанавливала контакт» в любой момент и, по её словам, безошибочно, посредством просто короткой молитвы Богу. Уже Денифль и Шателен с неодобрением отметили исключительность этого обстоятельства: «Нужно признать, что напрасно было бы искать в житиях святых явления столь частые, каку Жанны, и происходящие как бы по её воле».

Но Денифль и Шателен чрезмерно категоричны: они знают опыт лишь Западной Церкви. Преподобному Серафиму Саровскому тоже было достаточно короткой внутренней молитвы, «даже без крестного знамения», для того чтобы показать Мотовилову Фаворский свет (и, может быть, самое поразительное и самое необъяснимое в жизни Жанны – именно то, что в истории западной мистики она в некоторых отношениях стоит совершенно особняком, на такой высоте, которой на Западе решительно никто не знал).

В православном понимании экстаз есть лишь первое приближение – как солнечный свет ослепляет человека, находившегося долгое время в тёмной тюрьме; в дальнейшем, говорит св. Симеон Новый Богослов, душа привыкает к свету и, двигаясь вперёд по пути духовной жизни, познаёт уже не экстазы, а постоянный опыт божественной реальности. Или, как говорит св. Григорий Палама: «Тот, кто причаствует к божественной энергии, сам в некотором смысле становится светом, он соединён со светом и вместе со светом он видит в полном сознании всё остающееся сокрытым для тех,

кто не имеет этой благодати». Св. Тереза Авильская, кстати, тоже говорит про себя, что на самых вершинах её мистического опыта болезненные явления, сопровождающие экстаз, начали у неё постепенно исчезать.

Но чтоб это постоянное присутствие на двух планетах – «здесь» и «там» – осуществилось не в результате многолетнего развития, а у маленькой девочки, которую сожгли, когда ей было девятнадцать лет, – это случай действительно единственный не только на Западе, но и во всемирной истории.

Анатоль Франс посмел написать, что она «разыграла экстаз» в Лошском замке, когда рассказывала в присутствии Бастарда Орлеанского, каким образом она получает свои откровения. Как и почти все на Западе, Франс не понял самого основного: она давно вышла из того, что именуется экстатическими состояниями (которые, по-видимому, были у неё при самых первых видениях, как они были при первых видениях и у Серафима Саровского). В семнадцать лет для неё уже было «нормально» разговаривать с людьми во время её озарений, как преп. Серафим разговаривал с Мотовиловым и с другими своими посетителями, будучи, по собственному его выражению, «в полноте Духа Божиего».

При этом Бастард Орлеанский увидал, что лицо её «сияет восторгом miro modo»: так же точно о преп. Серафиме сообщается, что в такие моменты на лице его был «небесный восторг» и оно «издавало чудный свет». И хотя уже в XV веке никто на Западе этого не сознавал, хотя само явление Фаворского света в истории Западной Европы мелькнуло один только раз с Иоахимом Флорским и после этого было забыто, – та святость, «созерцательная и активная одновременно», чей идеал вынашивался во Франции, предполагает именно преображение всего человека: и души его, и тела. Чтобы продолжать видеть в полном сознании этот мир и в то же время «во плоти» видеть мир иной, говорить и действовать на земле и в то же время внимать голосам бесплотных сил небесных, нужно проникновение во всё человеческое существо божественного света, который тогда может быть временами видим и для других.

И вот почему никто на Западе как будто не понял текстов, относящихся к её первой встрече с королём: потому что её озарения представляют себе как экстазы, которых у неё не было. Она вовсе не говорила аллегорически, заявляя, что её видения сопровождали её и по дороге к королю, и в течение всего разговора с ним; не являются также аллегорией её слова, что король и некоторые другие видели её в образе ангела: так же как Бастард Орлеанский в Лошском замке, но, вероятно, гораздо яснее они видели благодатный свет, исходящий от лика Дочери Божией.