Разоблачение - Дженнифер МакМахон

Генри покачал головой:

– Она спасла жизнь Эмме, Тесс.

– Да, я помню. Твоей заслуги в этом нет. Но что она делала здесь? Просто гуляла по чужому участку и случайно проходила мимо бассейна, когда Эмма застряла в трубе?

Ее лицо сердито было нахмурено, словно у принцессы из мультфильма, нос обгорел на солнце.

– Думаю, если ты приедешь в хижину вместе с нами, сядешь и поговоришь с Уинни…

Тесс покачала головой:

– Эта тема закрыта. Больше никаких хижин для Эммы. Если она так чертовски привязалась к ней, то Уинни сама может приехать сюда. Но только если я буду рядом.

– Она не преступница, – сказал Генри.

Тесс закусила губу и со свистом втянула воздух.

– Нет, она преступница. Мы все преступники, Генри. Разве ты забыл?

Она приседала, подскакивала и уклонялась. Совершенствует работу ног. Обход, уклон, возвращение в исходную позицию. Направо. Налево. Вперед. Назад.

В ее голове звучал голос тренера Джо: «Сначала ты должна научиться работать ногами. Это основа, на которую опирается все остальное. Если у тебя не будет хорошей стойки, с тобой покончено».

Ее кулаки врезались в грушу. Она отступала, подняв руки в защитной стойке, потом шла вперед и снова атаковала, целясь в желтый логотип Everlast.

Постоянный. Вечный.

Может ли что-то продолжаться вечно? Длиться до бесконечности?

Тесс отступила, чтобы привести в порядок свои мысли.

Сконцентрируйся, черт побери.

Она мысленно вернулась к ощущению руки Клэр на своем колене. Тепло и прохлада одновременно.

– Я буду очень рада, если вы нарисуете меня, – сказала Клэр. – Это большая честь для меня. Думаю, нам нужно приступить прямо сейчас! Я буду позировать для вас в доме. В передней гостиной, где мы вчера пили кофе, превосходное освещение, не так ли?

Тесс кивнула с набитым ртом:

– Да, превосходное. – Все было превосходным.

Она представила их в гостиной у окна, за которым летают колибри: они потягивают вино, и Тесс работает за мольбертом, переводя взгляд с натурщицы на холст.

– Если хотите, я могу позировать обнаженной, – предложила Клэр. Тесс почувствовала, что краснеет.

За прошедшие годы она рисовала сотни обнаженных тел, сначала в колледже, потом на еженедельных сеансах натурной живописи, организуемых гильдией художников.

Но это нечто другое, не так ли?

Не задавай вопросов. Сосредоточься на груше, ударах и работе ногами.

Если у тебя не будет хорошей стойки, с тобой покончено.

Снова вперед, левый кулак поднят, подбородок опущен: она выполнила хук правой. Один, два, три раза.

И эти глаза… Эти зеленые глаза.

– Прекрати, – произнесла она вслух и отступила от качающейся груши.

Да что с ней такое?

В ее голове раздался голос Клэр: Страсть.

Левой. Правой. Левой. Джеб. Хук.

Пот струился по ее лицу и шее, стекал между лопатками. Ее руки дрожали, запястья и костяшки пальцев начинали ныть.

Она не могла поверить, что так много рассказала Клэр. Раскрыла столько секретов перед почти незнакомой женщиной. В том-то и проблема, верно? Когда Тесс находилась в ее обществе, Клэр не выглядела незнакомкой. Она казалась человеком, которого Тесс знала с самого детства. Духовной подругой.

Постоянной. Вечной.

– Идиотка! – произнесла Тесс и снова стала колотить грушу, ощущая, как остатки вина выходят из ее тела через кожу. Она очищала себя.

Как она могла настолько утратить контроль над собой? Особенно теперь, когда положение стало опасным: самоубийство Спенсера, появление Уинни и частного сыщика, вынюхивающего чужие секреты. Она вела себя безрассудно в то время, когда нужно было соблюдать наибольшую осторожность.

Джеб. Джеб. Апперкот. Груша раскачивалась, цепи гремели.

Завтра она возьмет себя в руки. Первым делом она позвонит Клэр и скажет, что портрет – это плохая идея и лучше она будет по-прежнему рисовать безобидные натюрморты. Они неплохо продаются, и на данном этапе для нее этого достаточно. Она не собирается развивать свой художественный талант или разжигать пламя страсти. Вот что значит быть взрослым человеком. Зарабатывать на жизнь, следить за собой и заботиться о том, чтобы у ее дочери все было хорошо.

Вот что она скажет Клэр. Спасибо, но нет. Вежливый, аккуратный отказ. Потом она вернется к нормальной жизни. Больше никаких «резиновых» моментов, которые хочется растянуть на целую вечность.

Она снова набросилась на боксерскую грушу, но остановилась из-за жгучей боли в колене – там, где лежала рука Клэр.

Она потянула мышцу. Ей нужно было разогреться и сделать правильную растяжку.

– Твою мать!

Потом с ней произошло то, чего она не позволяла себе уже давным-давно: она опустилась на колени и начала плакать, стараясь всхлипывать как можно тише и зарывшись лицом в теплую кожу боксерских перчаток.

– Мне очень жаль, что так получилось с окном, – прошептала Эмма в телефонную трубку. Она находилась в своей комнате с закрытой дверью, сидя на краю кровати. За окном она видела, как ее отец вышел из дома и вернулся в свой амбар. Его руки были засунуты в карманы, голова опущена. Эмма не сомневалась, что мама снова накричала на него. Но на этот раз она была сама виновата.

– Все нормально, – сказала Уинни. – Я закрыла окно листом пластика. В понедельник, когда откроется хозяйственный магазин, я куплю новое стекло. Его легко установить на место. Как твоя рука?

Эмма сжимала и разжимала кулак под неплотно намотанными бинтами.

– В порядке.

– Ты действительно не помнишь, как это сделала? – спросила Уинни.

– Нет, не помню.

Последнее, что помнила Эмма, – это отражение Фрэнсиса в оконном стекле. Потом все вокруг потемнело.

Мэл полагала, что она стала одержимой. Эмма только посмеялась над этим.

– Серьезно, может быть, это была Дэннер или кто-то еще, – сказала Мэл. – Может, Дэннер – это дьявол.

Эмма покачала головой и улыбнулась, вспоминая эти слова. Дэннер – дьявол? Ну-ну.

Тем не менее ее пугало то, что она ничего не помнила. Что, если ребята из школы правы и она на самом деле чокнутая? Тогда Дэннер может быть очередным симптомом; возможно, у нее расщепление личности как у Бернис из универмага «Додж».

Все твое – мое.

Может быть, это значит «Я – это ты, а ты – это я».

Она услышала в голове строчку из песни: «И все мы вместе». Музыка с какого-то компакт-диска, который слушает ее отец. Это слова из бессмысленной песенки про моржа.