Тито и товарищи - Йоже Пирьевец

Поскольку немцы, опасаясь ожидаемой высадки союзников, сконцентрировались на Далмации и на островах, чтобы укрепиться на адриатическом побережье, в боснийско-герцеговинском тылу наступило затишье. В то время свежеиспеченный маршал находил время для шахматных партий с Ранковичем и Джиласом и учился ставить свою весьма оригинальную подпись на кириллице[689]. Несмотря на примитивные условия жизни, товарищи придерживались определенных норм поведения – по словам Джиласа, в разговоре они не употребляли бранных слов, кроме Моше Пияде, о котором черногорский писатель говорит, что ругательства были у него «в крови» из-за его восточного духовного и языкового наследия[690]. Тито позаботился также о своем гардеробе: так, он поручил одному словенскому портному сшить ему форму, соответствующую его высокому званию[691].

Тем временем хорошие новости следовали одна за другой: уже 8 января 1944 г. Черчилль известил Тито, что порвет отношения с Михайловичем и что уже проинформировал об этом решении Сталина[692]. В ответ Тито потребовал, чтобы его признали официально, и послал сообщение об этом в Москву[693]. Он не мог скрыть от своих ближайших соратников, а также от Димитрова, что у него есть телеграфная связь с Черчиллем, и что тот старается убедить его заключить договор с королем Петром II, чтобы он смог принять участие в борьбе против оккупантов[694]. Конечно, это были пустые хлопоты, поскольку уже стало понятно, что пробил последний час династии Карагеоргиевичей. Во всяком случае, так оценивал ситуацию югославский посланник в Москве Станое Симич, 10 марта 1944 г. прервавший связи с эмигрантским правительством[695]. Того же мнения придерживался и Фицрой Маклин, который еще в конце предыдущего года, в Лондоне, написал, что настало время посмотреть правде в глаза: «.партизаны сдерживают больше вражеских дивизий, чем британские и американские армии вместе в Италии, и они будут править в Югославии, что бы мы ни делали»[696]. Но самым важным было то, что Сталин в ответ на вопрос Тито, какую позицию ему занять по отношению к королю, встал на его сторону. Когда он увидел, что англичане и американцы приняли НКОЮ как свершившийся факт, хотя и не признают его официально, он полностью изменил свое отношение к новому правительству и начал вести себя, по словам Карделя, так, «как будто его признаёт»[697]. Когда премьер правительства в эмиграции Пурич предложил советскому послу в Париже Н. В. Новикову подписать с Москвой двадцатилетний договор о дружбе и сотрудничестве, тот 22 декабря 1943 г. отказал ему. «Я предложил вам восемь миллионов сербов, – с упреком прокомментировал Пурич, – а вы не хотите их взять»[698]. Сталин 9 февраля 1944 г. сообщил Вальтеру через Димитрова, что ему нужно денонсировать правительство в Каире вместе с Дражей Михайловичем: единственной легитимной властью в Югославии будут АВНОЮ и его Национальный комитет. «Если король Петр примет все эти условия, АВНОЮ не будет противиться сотрудничеству с ним, при этом вопрос о монархии в Югославии будет решен народом после освобождения Югославии»[699]. Затем Тито дословно передал это письмо Черчиллю в качестве своих условий[700].

Телеграмму из Москвы в Верховный штаб перехватили британские спецслужбы, что дало британцам возможность узнать, насколько тесным является сотрудничество Тито и Сталина[701]. Но это не помешало Черчиллю и дальше предаваться иллюзии о том, что благодаря своей политической ловкости он обеспечит для Великобритании и ее геостратегических интересов определенное влияние в Югославии. В начале 1944 г. он писал: «Наша политика должна основываться на трех новых факторах: партизаны будут правителями Югославии. Они так важны для нас в военном отношении, что мы должны оказывать им полную поддержку, подчиняя политические соображения военным. Крайне сомнительно, сможем ли мы впредь рассматривать монархию как объединяющий элемент в Югославии»[702]. В середине февраля его правительство решило также и формально порвать отношения с четниками и отозвать свои военные миссии, действовавшие при Михайловиче и его отрядах. 22 февраля в речи в парламенте Черчилль обозначил главные направления своей политики и при этом пел дифирамбы Тито, «исключительному вождю, прославившемуся в борьбе за свободу». Он подчеркнул также, что Великобритания, отказывая Михайловичу в поддержке, не отворачивается от короля Петра II, хотя и не имеет намерений навязывать югославским народам монархию[703]. Короче говоря, Черчилль пообещал Тито военную помощь, но не признал его как политического представителя Югославии, надеясь, что еще удастся найти возможность его сосуществования с королем. При этом главным его аргументом было утверждение, что сербские крестьяне негативно относятся к идеологии Карла Маркса и что «сербским силам» чужды идеалы народно-освободительной борьбы. Только в том случае, если Тито достигнет компромисса с королем, он сможет объединить всех, кто противостоит иноземным захватчикам[704]. Тито был «воодушевлен» речью Черчилля, но эти аргументы его не убедили[705]. Напротив, он утверждал, что сербские крестьяне не симпатизируют королю. «Вы поймете это, когда мы направим свои силы в Сербию»[706].

5 февраля ТАСС официально заявило, что советское правительство отклонило договор о послевоенном сотрудничестве, предложенный премьером эмигрантского правительства. В сущности, это означало, что оно уже делает ставку на новую Югославию, которой будет руководить Тито[707]. Сталин пошел еще дальше: уже по пути из Тегерана, во время остановки на аэродроме в Баку, он приказал командующему советской авиацией А. Е. Голованову любой ценой организовать военную помощь партизанам. (Правда, оружие стало поступать лишь в конце апреля.)[708] Кроме того, он решил, что не только будет поддерживать контакты с Верховным штабом по партийной линии, как было до тех пор, но и пошлет к нему военную миссию. Принять это решение его побудили и сведения о том, что в Югославии отдельные лица, симпатизирующие Германии, распространяют слухи, будто отсутствие такой миссии указывает, что Советский Союз не интересует судьба балканских народов[709]. 23 февраля в Дрвар действительно прибыла советская военная миссия (в ней также находились специалисты по внешней и финансовой политике и агенты разведывательных служб), которую партизаны встретили с воодушевлением, хотя им и не понравился способ, выбранный русскими для приземления. Они не спрыгнули с парашютами, как англичане, а использовали планеры, объяснив это тем, что глава их миссии генерал-майор Николай Васильевич Корнеев – пожилой человек и к тому же инвалид войны (в битве под Сталинградом он получил ранение в ногу). Партизанам пришлось по душе, что, несмотря на увечье, совершенно не подходившее для партизанской жизни, Корнеев имел высшее звание изо всех глав военных миссий и был аккредитован не только при Верховном штабе, как англичане и американцы, но и при АВНОЮ[710]. Для югославских коммунистов это означало серьезное политическое и психологическое подтверждение их статуса. Несмотря на то что сначала членов миссии из-за их бюрократической манеры поведения приняли прохладно, вскоре между ними и югославами установились теплые товарищеские отношения. 24 февраля Тито организовал в их честь первый торжественный прием представителей иностранных государств и появился на нем в новой маршальской форме [711]. Уже через две или три недели после их прибытия Тито – чуть смущенно, чуть с гордостью – рассказывал соратникам, как во время вечернего застолья Корнеев обнимал его, целовал и ласково называл «Оська, Оська»[712]. В интервью, которое он дал в апреле 1944 г. журналисту Йозефу Мортону для Associated Press, – а это было его первое интервью западному журналисту – он утверждал, что в партизанском движении нет просоветских элементов[713]. Это совершенно не соответствовало действительности.