Нашествие - Тимур Максютов

Поначалу Роман каждого купца-русича вопросами изводил: не бывал ли тот в Добрише? Не знает ли о князе Дмитрии Тимофеевиче? Те только плечами пожимали: слыхали, мол, о какой-то замятне в маленьком княжестве, где теперь правит Юрий Игоревич, брат рязанского Ингваря.

Один лишь раз человек в подбитом белками плаще, в богато украшенном поясе схватил Романа за плечо, спросил строго:

– А тебе зачем, холоп? Димка тот назван вором и лиходеем, обманщиком. Ищут его по всем городам Руси, и награда положена Юрием Владимирским за его голову великая.

Роман тогда перепугался. Вырвался из цепких рук, убежал, спрятался на хозяйском дворе, под огромными глиняными кувшинами для вина. Стыдно признаться, плакал.

Больше об отце не спрашивал. С годами стал образ забываться что тяти, что маменьки: только руки ласковые, да запах, да слова отдельные.

А Антошка и этого не помнил – совсем мальцом был, когда из Добриша бежали.

Так и жили: ни рабы, ни вольные; ни сироты, ни родительские. От зимы до зимы.

Весна 1235 г., город Каракорум, Монголия

Ветру покой неизвестен: всегда он в делах, в заботах. То тучи гоняет туда, где земля ждёт дождя, то трясёт таёжные кедры, стряхивает зрелые шишки, чтобы всякому зверю и человеку было из чего запасы на зиму делать. В пустыне барханы лепит – песчинка к песчинке; в море трудится, паруса надувает, подгоняет кораблики.

Но лучше всего ветру в привольной степи. Нет тут ему ни препятствий, ни особых трудов. Летит, свободный и радостный, расчёсывая седые травы, как гриву любимого коня.

Домчался до Хангайского хребта – и замер, ошеломлённый, не узнал места. На берегу задумчивого Орхона вырос город невиданный: огромный, с чудесными дворцами, пышными садами, радужными фонтанами. Откуда взялся? Может, мираж?

Разогнался, ушибся о каменную стену дворца «Десяти тысяч лет благоденствия» – и заскулил. Уполз, обиженный, обратно в степь.

Хан Угэдэй, сын Непобедимого, так сказал:

– Монголы веками кочевали, искали своё место. Где конь прошёл – там граница; где лёгкая юрта встала – там и Родина. А теперь мы – Империя, великое государство великих людей. Столица нужна, да такая, чтобы послы стран дальних и вассалы стран ближних приходили и восхищались, поражались нашему могуществу, богатству и великолепию.

Пылят дороги, свистят плети – это со всех концов Империи гонят пленников в новую столицу. Лучших мастеров: плотников и каменщиков, оружейников и ювелиров. Китайцев и тангутов, хорезмийцев и армян, русичей и арабов…

Не все дойдут: девять из десяти умрут в дороге от побоев, голода, жаркого солнца и неистовых морозов. Но и тех, кто выживет, хватит, чтобы возвести величайший город на Земле. Столицу, достойную Империи.

И каждому младшему чингизиду Угэдэй наказал построить свой дворец в Каракоруме. Не важно, что живут все по своим улусам, – зато столицу украсили.

Привезённые землепашцы разбудили спящую тысячелетиями землю: разорвали чёрное тело плугами, засеяли семенами. Рабы-садоводы вырастили невиданные деревья и цветы.

Не бывало раньше такого в монгольской степи!

И потом – не будет.

Но сейчас – есть.

Любуется Великий Хан на плод мечтаний своих. Говорит: а вот бы ещё канал от Орхона прокопать. А на каждом углу каменную черепаху поставить, символ вечности нашей империи. И серебряный фонтан в виде дерева, а в нём спрятать четыре трубы, и чтобы текли из тех труб разные напитки, радующие душу мужчины: вино, кумыс, хмельной мёд и рисовое пиво. А каждую крышу медными листами покрыть, а лучше – посеребрёнными. Или даже позолоченными!

Приближённый писарь-уйгур поклонился и сказал:

– Воля твоя крепка, как гранитная скала, Великий Хан. Одно слово твоё посылает на смерть десятки тысяч багатуров; солнце и луна глядят на тебя с завистью, Великий Хан, не обладая и сотой долей твоих достоинств. Но извини: не будет ни золотых крыш, ни серебряных. Даже медных не будет.

– Как? – закричал Угэдэй.

– А вот так, – отвечал уйгур, – казна пуста.

Сын Чингисхана в гневе расколотил десять бесценных фарфоровых ваз в рост человека и прогнал пинками десять юных принцесс, украшений своих народов: не видать вам ханского ложа, пока с ханскими делами не разберусь!

– Сотни народов покорили мы! Тысячи городов разорили мы! Нескончаемым потоком шли возы в мою столицу, каждый был запряжён шестёркой быков, и каждый был забит золотом и серебром доверху. Где это всё?

Уйгур взял Угэдэя за рукав шёлкового халата, украшенного золотыми драконами (а каждого дракона, сменяя друг друга, сто дней вышивали десять девственниц), и подвёл к окну дворца «Десяти тысяч лет благоденствия».

– Смотри, – сказал уйгур, – видишь улицы, мощённые камнем, привезённым из каменоломен за тысячу ли отсюда? Видишь играющие на солнце фонтаны, воду для которых день и ночь качают сотни рабов? Видишь бесконечные кварталы оружейников, медников, портных и ювелиров? Видишь кумирни и мечети, церкви христиан и дацаны? Вот где твоя казна.

Задумался Угэдэй. Сказал:

– Мало городов разграбили, мало стран покорили. Надо ещё. Где там Батый, мой племянник? Он обещал расширить свой улус на запад, дойти до Последнего моря. Где там Субэдэй, великий полководец моего отца? Он обещал за год захватить Булгар и Русь, за второй – все закатные страны. Где моя доля добычи, как Великого Хана? Прошло уже шесть лет, а сын Джучи и старый темник всё ещё топчутся на рубежах ничтожного эмирата, столица которого меньше, чем одна моя конюшня.

И повелел Великий Хан созвать Великий Курултай.

* * *

Бородатый несторианский священник и тощий мулла в высоком белом тюрбане спорили горячо, призывая в свидетели пророков и цитируя наперебой священные книги. Зуд дискуссии застал их прямо на перекрёстке: и теперь размахивающую руками парочку обтекал поток запылённых рабочих, возвращающихся со строительства внешней стены Каракорума; торговцев кизяком, толкающих свои неаппетитные тележки; перемазанных глиной гончаров и закопчённых углежогов. Мусульманский и несторианский кварталы располагались близко от ремесленных, и нередко служители разноимённых богов жаловались на чад кузниц и грохот оружейных мастерских, но просьбы их оставались без ответа: железное оружие Империи пока что нужнее, чем духовное.

Мулла, исчерпав аргументы, хотел уже обратиться за помощью к небесам, но вовремя углядел в толпе высокого синеглазого европейца в монашеском рубище: ухватил его за рукав и закричал:

– Ты очень вовремя пришёл, Анри! Представляешь, этот бородатый невежа даже не слыхал про шестой аргумент Платона! Ну хоть ты скажи ему.

– Не слыхал. Не знаю и знать не хочу, – пробурчал несторианец, – ибо Платон ваш – язычник. И Демокрит язычник, а Заратустра – вообще исчадие ада. И не надо призывать на помощь приверженца Рима и, страшно сказать, слугу самого папы, тьфу.