Чернее черного - Хилари Мантел

Когда они увидели ее во второй раз, она нацепила парик, лифчик с поролоном, заломила сорок фунтов и назвалась Шивон, хиромантом и ясновидящей.

— Хочешь, приеду и сделаю тебе фэн-шуй? — предложила Мэнди Кафлэн. — Здорово, что теперь ты живешь ближе к Хоуву.

Кара закатила глаза.

— О нет, ты до сих пор предлагаешь фэн-шуй? Как можно так тормозить? Я учусь на консультанта по васту.[40]Этой науке пять тысяч лет. Значит, так, демон падает на землю, и надо проверить, куда обращена его голова и куда указывают ноги. Потом рисуешь мандалу. И по ней определяешь, как строить дом.

— Ты немного опоздала, — усмехнулась Эл. — Дом уже построен, и мы переехали в него.

— Ничего, все равно пригодится. На готовый дом можно наложить сетку. Но это для продвинутых. Я пока не дошла до этого уровня.

— Что ж, загляни, когда дойдешь, — сказала Эл.

Эл сказала, я не хочу, чтобы соседи знали, чем мы занимаемся. Где бы я ни жила, я держалась подальше от соседей, я не хочу, чтобы толпа народа просила меня погадать им по чайным пакетикам. Я не хочу, чтобы они являлись к нам на порог и говорили, знаете, что-то не сбылось ваше предсказанье-то, верните деньги. Я не хочу, чтобы они следили за мной и комментировали каждый мой шаг. Я не хочу выставлять свою жизнь напоказ.

Застройка шла неравномерно: по краям дома выросли быстрее, чем заполнилась середина. Они смотрели на соседние участки, что напротив соснового леса, и любовались, как домовладельцы выбегают на улицы, ну или на будущие улицы, спасаясь от утечек газа, потопов и осыпающейся каменной кладки. Колетт заварила чай соседям из «Битти», когда у тех, в свою очередь, обрушился потолок на кухне. Эл была занята с клиенткой.

— Вы сестры? — спросила Мишель, стоя на кухне и покачивая ребенка вверх-вниз на бедре.

Колетт широко распахнула глаза:

— Сестры? Нет.

— Вот видишь, Эван, — сказала она мужу. — Я же тебе говорила, что никакие они не сестры. Мы думали, может, одна из вас здесь на время. Думали, может, помогает другой устроиться.

— Это мальчики или девочки? — спросила Колетт.

— Мальчик и девочка.

— Ага. А кто из них кто?

— Вы работаете дома? — спросил Эван. — По договору?

— Да. — Он ждал. Колетт нервно добавила: — В области коммуникаций.

— «Бритиш телеком»?

— Нет.

— Я совсем запуталась, — пожаловалась Мишель. — Сейчас так много разных тарифов, и не знаешь, что выбрать. Как мне дешевле всего позвонить бабуле в Австралию?

— Я в этом не разбираюсь, — сказала Колетт.

— А чем занимается ваша — ваша подруга?

— Прогнозами, — сообщила Колетт. Ей вдруг начала нравиться игра.

— На метеостанции, да? — спросил Эван. — В Брэкнелле, я угадал? Чтобы выехать на М-три, нужно пройти все круги ада. Не знали, поди, когда дом покупали? Пробка в три мили каждое утро. Надо было получше изучить обстановку, а?

Оба ребенка завопили. Взрослые наблюдали, как из «Битти» вышел по колено мокрый рабочий с ведром.

— Я подам в суд на засранцев, — пообещал Эван.

Позже Колетт спросила у Эл:

— Как ему вообще пришло в голову, что мы сестры? Сводные — еще куда ни шло. И то с огромной натяжкой.

— Люди не слишком наблюдательны, — добродушно заметила Элисон. — Не обижайся на них, Колетт.

Колетт не сказала Элисон, что соседи считают, будто она работает на метеостанции. По кварталу пошли слухи, и вскоре соседи уже кричали ей: «Слушайте, этот дождь, мне уже не смешно! Может, в следующий раз постараетесь?» Или просто усмехались, махнув рукой: «А! Смотрю, вы опять обмишулились».

— Похоже, я стала местной знаменитостью, — сказала Эл. — Бог его знает почему.

— Да потому, что ты толстая, — объяснила Колетт.

В канун Пасхи Мишель высунула голову из-за забора и спросила у Эл, что им взять с собой на выходные в Испанию.

— Простите, — ошеломленно возмутилась Эл, — но погоду я не предсказываю.

— Да, но неофициально, — умоляла Мишель. — Вы должны знать.

— Не для протокола, — лебезил Эван.

Колетт оглядела Мишель. Она снова беременна или просто распустилась?

— Оденьтесь потеплее, вот мой совет, — сказала она.

Обстановка на шоссе зависит от погоды не меньше, чем обстановка на море. У движения есть свои приливы и отливы. Асфальт мерцает перламутром или темнеет влажной бездной. Рассвет застает их на далеких бензоколонках, где желтый свет льется в маслянистую муть, и сбившиеся в стайку птицы следят за ними сверху. На М40, недалеко от Хай-Вайкомб, пустельга парит в восходящем потоке, устремляется вниз, чтобы выхватить пищащую мелюзгу из жесткой травы вдоль обочин. Сороки прохаживаются среди сбитых автомобилями зверушек.

Они колесят: Орпингтон, Севеноукс, Чертси, Раннимид, Рейгейт и Саттон. Они едут на восток от плотины через Темзу, где кемпинги теснятся среди высоток и чайки кричат над поймой реки, где холодный ветер несет с собой вонь сточных вод. Там прожектора и бункеры, гравийные карьеры и склады, развязки, заставленные сигнальными конусами. Там невыразительные ангары с табличками «Сдается», там шины катятся в запущенные поля. Колетт жмет на газ. Они мчатся мимо автомобилей, водруженных на другие автомобили, застывших в маслянистом соитии. Мимо новостроек, в точности похожих на их новостройку. «Смотри, иллюминаторы», — говорит Эл. Их слуховые окна и полукруглые балкончики выходят на приземистые холмы из прессованного лондонского мусора. Они мчатся мимо елочных ферм и собачьих ферм, мимо скотных дворов, заваленных отбросами. На заборах из рабицы висят изображения слюнявых псов — для тех, кто не читает по-английски. Таблички раскачиваются на ветру, кабели хлещут по безбрежному небу. Радио Колетт настроено на сводку о ситуации на дорогах: затор у Треллик-Тауэр, безнадежная пробка на Кингстонской объездной. Сознание Эл скользит через разделительную полосу. Она видит, как отливают серебром, подобно доспехам рыцарей Таро, стены пакгаузов. Она видит мусоросжигательные печи, нефтяные цистерны, газохранилища, электрические подстанции. Автостоянки. Бытовки, тоннели, подземные переходы и эстакады. Промзоны, научные городки и рынки.

Мир за стеклом — это мужской мир. Все, что она видит, построено мужчинами. Но на каждом повороте, на каждом перекрестке женщины ждут решения своей судьбы. Они заглядывают глубоко в себя, в свои утробы, где формируется и созревает плод, где в хрустале возникают образы, где ногти тихо щелкают по рубашкам карт и рисунки взлетают вверх: Правосудие, Умеренность, Солнце, Луна, Мир.

На бензоколонках вертятся камеры, пялятся на очереди за рыбой с картошкой и холодными студенистыми чизкейками. Снаружи на столбах висят предупреждения — никаких разносчиков, коробейников, коммивояжеров и нелегальных торговцев. Свободно странствующих мертвецов почему-то никто не опасается. Камеры следят за входами, но ни одна из них не увидит Цыгана Пита.