Титус один - Мервин Пик

Гепара шептала: «Оно будет блистать, точно факел в ночи. Сам лес отпрянет, заслышав его звуки».

И в минуту слабости, в минуту, когда разум и чувства спорили друг с другом, когда в доспехах Титуса образовалась брешь, он, захваченный пылом Гепары, сказал «да».

«Да», он согласен на все…. согласен, во имя тайны, отправиться незрячим в неведомое ему место.

И вот теперь он плыл по вечернему воздуху, направляясь неизвестно куда – на свое Прощальное Празднество. Если бы шелковый шарф не закрывал Титусу глаза, он увидел бы, что его несет по небу прекрасный, похожий на гигантского кита белый, расцвеченный красками вечера дирижабль.

Над дирижаблем, в вышине, парила флотилия летательных аппаратов самых разных цветов, форм и размеров.

Под ним летели, выдерживая строй, машины, похожие на золотистые дротики, а еще ниже, далеко на севере, лежал великий простор уходящих к горизонту болот.

К югу от себя, в лесах, Титус увидел бы указывающий летунам направление дым костра.

Но ничего этого он увидеть не мог – ни игры света на шелковистой глади болот, ни медленно скользящих по верхушкам деревьев теней летательных аппаратов.

Не мог он увидеть и своей спутницы. Она сидела в нескольких футах от него, прямая, маленькая, рациональная сверх всякой меры, сидела, положив ладони на рычаги.

Рабочие уже покинули место празднества. Они гнули здесь спины, точно рабы. Они сравняли неровную почву так, чтобы на нее смогли приземлиться и вертолеты, и любые другие летательные аппараты. Потом их всех, измученных, увезли отсюда в больших, битком набитых фурах.

Огромный, еще недавно зиявший в лунном свете кратер Черного Дома наполняли теперь вещи, не отвечавшие общему его настроению. Запустение его минуло, Дом прислушивался, словно обзаведясь ушами.

А прислушиваться, по чести сказать, было к чему. Всю последнюю неделю, а то и дольше, лес отзывался эхом на стук молотков, взвизги пил и выкрики лесорубов.

Достаточно близко к Дому, чтобы наблюдать за ним, оставаясь невидимыми, но и в достаточно безопасном отдалении от него, десятки мелких лесных зверушек – белок, барсуков, мышей, землероек, ласок, лис и птиц всевозможной раскраски, – забыв о племенных своих распрях, безмолвно сидели, навострив уши и следя за каждым движением. Сами того не зная, они образовали неровный обод из плоти и крови и, затаив дыхание, вглядывались в руины Черного Дома. В руины и в странные вещи, заполнившие их.

Часы текли, живое кольцо это становилось все плотнее, пока не настал день, когда на всю округу опустилось безмолвие, в котором дыхание зверушек и птиц звучало как рокот моря.

Озадаченные тишиной (то было время, когда рабочие уже удалились, а гости еще не прибыли), они вглядывались (эти десятки глаз) в Черный Дом, ныне являвший миру лик настолько невероятный, что прошло немало часов, прежде чем звери и птицы решились нарушить молчание.

Две дикие кошки, от которых ложились на землю зловещие тени, стряхнули, наконец, оцепенение, напавшее на десятки завороженных лесных тварей, и с почти невероятной украдчивостью поползли, прижимаясь друг к дружке, вперед.

Все остальное зверье неотрывно следило за тем, как они выскальзывают кошачьей тропой из настороженного леса и подбираются к северной стене Черного Дома.

Здесь они задержались надолго – сидели, укрытые пышными папоротниками, из которых торчали только их головы. Казалось, что головы эти крепятся к телу на славу смазанными шарнирами, так гладко поворачивались они то в одну сторону, то в другую.

В конце концов, кошки, словно повинуясь единому побуждению, запрыгнули на мшистую верхушку стены. Они и раньше вспрыгивали сюда много раз, но никогда еще с этого привычного места не открывалась перед ними картина столь невиданной метаморфозы.

Все изменилось, и однако же, не изменилось ничто. На миг взгляды кошек встретились. И столь острая проницательность светилась в их глазах, что зябкая дрожь наслаждения прокатилась по спинам кошек.

Перемены затронули все. Ничто не осталось прежним. Там, где прежде возвышалась груда позеленевших отесанных камней, теперь стоял трон. Старые, все в патине, доспехи свисали со стен. Откуда ни возьмись, появились столбы с фонарями, огромные ковры и столы, по колено утопавшие в болиголове. Конца переменам не было.

Но дух, который пропитывал здесь все и вся, остался прежним. То был дух несказанной заброшенности, которой никакие новшества отменить не могли.

Кошки, сознававшие, что все взгляды прикованы к ним, понемногу набирались смелости и в конце концов, соскользнув по укутанной в плющ стене, буквально улыбнулись всем телом и взвились в воздух, охваченные сразу и возбуждением, и гневом. Возбуждением, вызванным тем, что перед ними открылся новый мир, который еще предстоит обжить, и гневом на то, что их потаенные тропы, зеленые логова и излюбленные приюты сгинули навсегда. Заросшие развалины, в которых кошки привычно видели часть своей жизни, – еще с поры, когда они, маленькие вспыльчивые комочки, отпихивали друг дружку носами и дрались за теплое место у живота матери… эти развалины вдруг стали другими, теперь они требовали исследований и освоения. Мир новых ощущений… некогда звеневший от эхо, а ныне приглохший, поскольку его покинула пустота.

Куда подевался длинный выступ, длинный и пыльный выступ, весь в гирляндах листовика? Он исчез, а то, что его сменило, никогда не ведало отпечатков кошачьих тел.

На месте выступа возвышались фигуры, не поддающиеся пониманию. Дикие кошки, все больше смелея, принялись возбужденно метаться туда и сюда, но и на бегу не утратили они гордой осанки – головы их были подняты настороженно и барственно, отзываясь одухотворенной разумностью.

Что это за огромные фестоны ткани? А этот замысловатый навес из белых, как кость, ветвей, протянувшийся над их головами от самой крыши? Или это не ветви, а ребра гигантского кита?

Теперь кошки, совсем уже осмелевшие, повели себя до крайности странно, – они не только перескакивали с места на место, словно играя в «делай как я», но и самым немыслимым образом извивали гибкие тела. Кошки то пробегались вдоль противоположных краев поседелого ковра, то сцеплялись в якобы нешуточной драке, то вдруг отпрядывали, словно с общего согласия, предоставляя одна другой возможность поскрести задней лапой за ухом.

Между тем в кольце наблюдавших за ними тварей никто не шевелился, пока вдруг, без предупреждения, лиса не протрусила с самой его окраины, не запрыгнула в одно из стенных окон и не уселась, добежав до середины Черного Дома, на дорогой ковер, чтобы задрать острую, желтую мордочку в небо и затявкать.

На лесных существ это подействовало, как удар набатного колокола, – сотни их мгновенно вскочили на ноги и минуту спустя заполонили собою все.

Впрочем, не надолго, ибо едва лишь дикие кошки, выгнув спины, заворчали на лису и на прочих незваных гостей, как случилось нечто, заставившее птиц и зверей вернуться в свои укрытия.