Печать богини Нюйвы - Яна Горшкова

Браслеты Тане сразу понравились, а выражение лица почтенного Сян Ляна, когда он их преподнес, – нет. Кислолицый старик с высоченной заколкой на макушке мог хоть до следующего утра изображать саму любезность и осыпать Таню изысканными комплиментами, однако девушка твердо запомнила все эпитеты, на которые не поскупился Лю Дзы в его адрес. «Пес паршивый», – самое невинное. Спина Сян Ляна гнулась с удивительной легкостью для немолодого уже человека, а речи лились с языка сплошным водопадом. Татьяна устала слушать славословия и заверения в вечной преданности, отвлеклась на подарки и чуть не пропустила главное.

– Для всего Чу свадьба нашего могучего князя и небесной девы станет огромной радостью. Наше счастье не имеет границ, и в каждом доме уже сейчас возносятся молитвы благодарности Яшмовому Владыке и богине Западного Неба…

– Чего? Какой еще свадьбы? – оторопела Таня. – Я согласия не давала!

Но хитрый чусец ее не слышал.

– Должно быть, сама Матушка Нюйва сжалилась над нашим народом и послала чудо…

– Погодите. – Девушка принялась лихорадочно стаскивать с руки нефритовые браслеты. – Я не собираюсь выходить замуж за вашего… генерала. Нет! Никогда!

Сян Лян торжествующе улыбнулся и сделал знак служанкам попридержать разволновавшуюся от нежданной радости деву. В четыре руки с двух сторон. Чтобы, значит, не сопротивлялась своему огромному счастью и не удумала броситься на него с… благодарностями.

– Я вижу, невеста согласна, – самодовольно заявил генеральский дядюшка. – Вот и прекрасно. Пойду обрадую жениха.

Он ушел, а Таня осталась наедине со своим так называемым «счастьем». Разницы между супружеством с диким зверем в людском обличье и надругательством на обочине проселочной дороги она никакой не видела. Только теперь это будет на шелковых простынях, а не на стерне, и не раз, и даже не два, а пока генерал вдосталь не натешится, и до тех пор, пока ему не надоест новая игрушка. Или пока та не сломается.

Служанки, убедившись, что небесная дева скандалить и крушить мебель не собирается, поторопились убрать руки. Приказа сажать счастливую невесту на цепь не было.

– Госпожа желает покушать? – пискнула самая храбрая из девушек.

– Нет.

– Тогда, может, госпожа желает, чтобы ей спели или станцевали?

– Нет.

Песни и пляски были последним, чего бы хотелось Татьяне в эту минуту. Вот если бы веревку и мыло, тогда другое дело. Никогда прежде, ни в Петрограде, ни в Томске, ни потом – уже в Шанхае, греховные мысли о самоубийстве не посещали девушку, хотя поводов для них было предостаточно. Рядом была Люся – храброе сердце и щедрая душа, впереди – какое-никакое, но будущее, пусть даже и за океаном, а позади – самое счастливое детство, какое только может быть у ребенка. Собственно, все необходимое для того, чтобы хотеть жить дальше. А теперь вот перехотелось, ведь эта свадьба, по сути своей, – всего лишь растянутая во времени пытка, к тому же китайская. А из когтей древнего генерала вырваться можно будет только в смерть. Так не все ли равно? Сын Божий еще не пришел в этот мир и смертию смерть не попрал, а значит, нет для души, заблудившейся во времени, спасения. Ни спасения телу, ни Спасения душе.

«Отче наш, сущий на небесах, за что мне все это?» – горестно вздохнула Таня и закрыла лицо ладонями, пахнущими какой-то приторной пряностью.

Память с безжалостным упорством подкидывала девушке сюжеты из житий первых христианских мучеников. Воистину, что на римской арене со львами, что на брачном ложе с Сян Юном – никакой разницы.

Служанки меж тем никуда не уходили, не желая оставлять небесную госпожу наедине с отчаянными мыслями, которые наверняка были написаны у Тани на лице. Папа как-то говорил, что азиаты, привыкшие всю жизнь «сохранять лицо», европейские эмоции читают как открытую книгу.

«Так-так, значит, повеситься они мне не дадут, – хладнокровно рассуждала «счастливая» невеста. – Зарезаться нечем, яда не добыть. Разве что сбежать и броситься вниз со скалы. А потом… Пройдет две сотни лет и тридцать три года, и после распятия Христос спустится в ад и, сокрушив его ворота, принесет в преисподнюю свою евангельскую проповедь».

Девушка не заметила, что просидела на низкой скамеечке до самого вечера, ничего не видя и не слыша вокруг, словно в плотном коконе из безнадежности и дурных предчувствий.

Есть и пить Тане тоже не хотелось совершенно, и даже при одной лишь мысли о еде желудок болезненно сжимался, отвергая любую возможность принять хоть кусочек. Сама себе она напоминала куколку, лишенную потребностей, в ожидании, когда хрупкие стены временной тюрьмы рухнут и на волю вырвется свободная бабочка-душа.

Как прошла ночь, Таня вообще не заметила и не обратила внимания, что наступил рассвет, а вслед за ним – новый день. Кажется, она немного поспала, а может быть, и нет.

Потом пришел Сян Лян, чтобы подарить еще какие-то блестящие цацки, на которые девушка и смотреть не стала, а также прочитать лекцию о непреходящем величии княжеской семьи Чу. Татьяна все пропустила мимо ушей. Объяснять болтливому старику, чем в итоге все закончится для чусцев, было лень. Хватит того, что она знает и кому достанется трон Сына Неба, и кому доведется расплатиться за жестокость и самодурство головой. Знает, но не скажет никому. Пока не скажет, решила Таня, смакуя свое кисло-сладкое злорадство, точно апельсиновую дольку.

А вечером в шатер к невесте явился и сам женишок. Рядиться в пестрые шелка генерал не стал, видимо, считая, что можно уже и не красоваться. Он теперь мил и в запыленной накидке, и с разводами грязи на лице. Сян Юн небрежно махнул рукой, и служанки выскользнули прочь, оставив их наедине.

Он присел напротив Тани на корточки и спросил эдак проникновенно:

– Почему же вы упрямитесь, Тьян Ню?

– Разве? – вопросом на вопрос ответила Татьяна. – Вам показалось, генерал.

– Тогда отчего вы не едите, не пьете и не спите?

– Не хочется, – равнодушно пожала плечами девушка.

Но, против всех ожиданий, Сян Юн не стал ничего больше говорить. Посидел рядом с задумчивым видом и вышел прочь.

Лю Дзы и Люси

Первым неладное почуял Верный. Не успели «небесная лиса» и мятежник Лю проехать и одного ли вверх по тропе от озерца у подножия Цветочной горы, как жеребец забеспокоился, затанцевал, выгибая шею и кося на хозяина темным настороженным глазом.

– Что ты, малыш? – Хулидзын безбоязненно протянула руку и погладила вороного по напряженной шее. – Кого-то чуешь?

Верный в ответ всхрапнул, оскалил зубы и ударил копытом оземь.

– Ни разу я не встречал тут хищников, – удивился Лю, но привстал в стременах и огляделся. – Разве что тигр забрел? Поедем быстрей. Хэ-э-эй! – протяжно воскликнул он, понукая коня. – Вперед!

Верный глянул на мужчину с явным укором, но подчинился воле глупого человека и порысил дальше. И довольно скоро Лю понял, что на этот раз конь опять оказался умнее всадника.