Марш обреченных - Владимир Свержин

Теперь надо нежно расспросить мадам.

— Простите, не знаю вашего имени-отчества…

— Зоя Тихоновна, — обращает на меня свой невинный взор гостеприимная хозяйка.

— Очень приятно. — Мне, вероятно, представляется даме не имеет смысла. — Зоя Тихоновна, будьте любезны, стаканчик холодной воды принесите, пожалуйста. Если вас не затруднит! Виновато-стыдливо прошу я.

— Конечно, конечно, — вспоминая о своих обязанностях хозяйки дома, начинает суетиться она. — Может, вы чаю хотите? Или компотику налить? Малинового! Из холодильника!

— Спасибо вам огромное. — Я улыбаюсь почти застенчиво.

Эта женщина, похоже, сама того не ведая, являет собой клондайк информации. Обаять эту высокопочтенную мадам сейчас куда важнее, чем допросить. Стоит представить ей возможность, и она сама выложит с превеликой радостью то, что нам бы пришлось искать ещё Бог весть сколько. Болтун, как водится, — находка для шпиона. Яковлева выкатывается из комнаты ставить чайник и доставать банку с вареньем. Какой же чай без варенья?

Это хорошо! Это просто здорово! Благожелательная вежливость, совместное чаепитие, (вариант — перекур, пьянка и так далее в зависимости от обстановки) — универсальные отмычки, помогающие открыть процентов восемьдесят ртов.

— Андрей, — шепчу я, подсаживаясь к Стрельцову. — Новость хочешь? За бесплатно?

— Давай, выкладывай! — в тон мне отвечает он. — Я так понял, что мадаму ты не зря отослал.

— Верно. Так вот. Баландин брал Васю Покера. Более того, он командовал группой.

— Шутишь? — Андрей подозрительно косится на меня, словно опасаясь поверить в такую шальную удачу.

— Какие уж тут шутки! Андрюша, крути её, как динамо-машину. Тем более, она и сама не собирается ничего скрывать!

— Не беспокойся, Саша. Сейчас все сделаем.

С кухни слышится дребезжание чашек на подносе. Еще несколько минут, и уважаемая Зоя Тихоновна, не подозревая того, превратится в агента, работающего в тихую. Нам остается только регулировать направление словесного потока, чтобы не перегружать свои мозги интимными подробностями из жизни близких и дальних родственников супруги бывшего сотрудника Комбината Анатолия Яковлева.

— А давно вы знаете Рыбаковых? — отхлебывая ароматный чай из расписанной цветами чашки, как бы между прочим, для поддержания разговора, спрашивает Андрей.

— Ну, я уж лет двадцать. Как за Толю вышла. Я сама-то из Калуги. Не бывали?

— Как же, доводилось. — Стрельцов отсекает попытку хозяйки перейти к описанию красот старинного города. — Кстати, а Толя, простите, не знаю отчества…

— Ильич.

— Анатолий Ильич, он в каком управлении работал?

— Ой, вы знаете, я их по номерам не разбираю. Он раньше в областном управлении служил. Потом, как майора ему дали, вроде перевели в центральный аппарат. Я ж говорю, Баландин у него начальником был. Вы Бориса Афанасьевича знаете?

Качаю головой.

— Лично — нет. Слышал. Вы ж понимаете, Лубянка, Ясенево, облуправа, райотделы… Разве всех тут узнаешь? Тем более, что общие пикники у нас не практикуются.

— Ну! Борис Афанасьевич ещё у Судоплатова начинал! Известный человек.

У меня вновь перехватывает дыхание. Уж не знаю, какой там замечательный человек этот самый Баландин, но имя главного генерала-диверсанта прежних времен, в нашей структуре известно всем и каждому. И птенцы из этого гнезда, как я понимаю, под стать орлу-командиру. Когда, после казни Бандеры, Комитет официально отказался от проведения терактов как формы активного выражения воли советского народа в деле достижения мира во всем мире, партия и правительство вновь в едином порыве предали свои спецслужбы и устроили образцово-показательную расправу по принципу «бей своих, чтоб чужие боялись!» Иногда мне непонятно, с чего бы это Кремль мог рассчитывать на нашу преданность, если каждому, ступившему на стезю тайной войны, как «отче наш» известны фамилии Артузова, Берзина, Слуцкого, Урицкого, Эйтингона, Судоплатова и десятков, сотен других сотрудников КГБ и ГРУ, разменянных, словно пешки в шахматной игре. Если собрать подобным списком тех, кто изменил СССР, получится куда как меньше. Может, в стенах Старой Крепости неизвестно, что сеющий ветер пожнет бурю? Историкам будущего ещё предстоит строить догадки о том, как откликнулось то, что когда-то аукнулось.

— Погодите минутку. — Зоя Тихоновна срывается с места и убегает в соседнюю комнату.

Через минуту она возвращается с пухлым семейным альбомом. Как видно, уклониться от процедуры знакомства с семейной хроникой все-таки не удастся. Что ж, быть может это будет небезынтересно. Во всяком случае, очень хочется на то надеяться.

— Вот, глядите. — Страницы, содержащие бесценные сведения о детских и юношеских годах Анатолия Ильича Яковлева, переворачиваются одна за другой. Перед нами на фотографии символом нерушимой мужской дружбы два моложавых, ладно сложенных джентльмена в плавках, обняв друг друга за плечи, широко улыбаются в камеру.

— Это мы на вылазке, на Яхроме, — поясняет она, — старая фотография. Лет десять тому назад.

С этих слов начинается долгий и подробный рассказ о временах былых. Можно подумать, что мы жили в разное время. Пока звучат слова повествования, я перелистываю страницу за страницей. Лица и ситуации, по большей мере, непонятные и неизвестные. Вот герой дня при полном параде, в форме подполковника с орденами и медалями.

— Это совсем новая, — как бы невзначай кидаю я.

— Это Анатолий Ильич перед самой пенсией. Для Книги памяти снимали, — поясняет словоохотливая женщина. — Вы бы знали, как его провожали!

Зоя Тихоновна подхватывает новую тему, и угомонить её уже невозможно. Это время я рассматриваю лицо на фотографии. На первый взгляд может показаться странным, но я глубоко уверен, что форма только подчеркивает индивидуальность каждой личности. Просто большинство праздных наблюдателей не знают, на что смотреть и, извините за невольный каламбур, за формой не замечают содержания. Мундир, словно оправа у драгоценного камня, подчеркивает неповторимую особенность основного объекта наблюдения. Вот и сейчас, досужий дачник, любящий отец семейства, ценитель широкого московского застолья отступает на второй план, и передо мной, во всей своей красе, подполковник КГБ с жесткой складкой губ и сверкающим взглядом из разряда: «Ты записался добровольцем?» Как ни поверни снимок, взгляд все время с тобой. Я вполне допускаю, что в быту, в уюте семейного очага этот человек и не таков, но в той ипостаси, которая нас сегодня интересует, в ипостаси главного подозреваемого в убийстве своего коллеги, соседа и, наверняка, старого приятеля, Рыбакова, он именно таков.

Похоже, тьфу, тьфу, тьфу, чтобы не сглазить, следствие по делу об убийстве нашего генерала подходит к концу. Во всяком случае, факты выстраиваются в стройную непротиворечивую цепочку и цепочка эта намертво захлестывает шею убийцы.