Апостол, или Памяти Савла - Павел Сутин

– Что же мне искать?

– Говори с ним! Говори с ним много, говори пылко. Слушай его внимательно, но и возражай чаще. Пусть он скажет как можно больше, а ты увлекись тем, что он скажет. И как бы он осторожен ни был, он выдаст подлинную причину приверженности галилеянам.

– Он совсем не осторожен, – заметил Севела.

– И превосходно! Пусть он ничего не скрывает, мастер Джусем из квартала Иаким! Пусть гончар больше говорит, пусть пересказывает учение галилеян, пусть восхищается им, пусть…

* * *

Он нажал кнопку, и за дверью раздалась резкая трель.

Открыли не скоро. Он постоял на лестничной клетке, хотел позвонить еще раз. Почему-то постеснялся, решил ждать. Наконец послышались еле слышные шаги, четко щелкнул замок, дверь открыли.

– Софья Георгиевна? – сказал он. – Добрый вечер. Я Михаил Дорохов, друг Сени Пряжникова.

– Проходите, Михаил, добрый вечер, – ответила стройная пожилая дама. – Вот тапочки.

Дорохов вошел и оказался в просторной прихожей с застекленными двустворчатыми дверьми.

– Пойдемте в кабинет, – сказала Курганова.

Она выглядела моложаво и строго. Чопорно. Все в ней было аккуратно – седая прическа, белая блузка с бантом, темная юбка и тонкая шаль на прямых плечах. Он заметил несколько рамок с фотографиями – на стенах, на полках, на антрацитовой крышке рояля. В одном из фотопортретов вроде бы угадался профиль Пастернака. Пол из крупного паркета, «елочкой», белые вазы. На треугольном с закругленными краями журнальном столике из золотистого дерева лежал номер «Дружбы народов». Торшер на высокой стойке накрывал овалом света два одинаковых низких кресла, покрытых желтоватой пушистой овчиной, стол, обтянутый темно-зеленым сукном, бювар, письменный прибор из малахита и лампу с эбонитовым основанием.

– Садитесь, Михаил, в это кресло, – сказала Курганова. – Я принесу чай. Вы курите?

– А вы?

Она чуть приподняла брови.

– Нет, не курю.

– Тогда я воздержусь, – сказал Дорохов. – Потерплю. У вас некурящий дом, так и я не стану.

– О! – насмешливо сказала Курганова. – «Так и я не стану»… Любите русскую классику?

Дорохов смутился.

– Курите, курите, – добродушно велела Курганова и поставила на столик круглую керамическую пепельницу. – У меня, как вы выражаетесь, «курящий» дом. Сама не курю, но гостям разрешаю.

Она вышла, а Дорохов сел в кресло, положил руки на колени и стал разглядывать книжные корешки.

Скоро Курганова принесла поднос.

– Расскажите о вашей книге, Михаил.

Дорохов набрал в грудь воздуха.

– Я даже не знаю, с чего начать, Софья Георгиевна. Я написал… Это не исторический роман, нет. Это стилизация, в определенном смысле. Я, как бы это сказать, попробовал проинтерпретировать общеизвестные события…

– Вы прежде печатались? – мягко перебила Курганова.

– Нет. То есть да. Давно. Короткая повесть, в «Юности», в апреле восемьдесят третьего.

– А как вы попали в «Юность»?

– Через Сеню. То есть через Сениного друга. Артем Белов, он тогда учился на филфаке. Мы познакомились с Тёмой у Сени. А Тёма потом познакомил меня с редактором из «Юности», Володей Салимоном. Нет, не редактором… Он работал в отделе писем.

– А после не публиковались?

– Нет.

– И попыток таких не делали?

– Софья Георгиевна, я ведь не так давно закончил институт. Потом аспирантура, защита. С восемьдесят пятого года я ничего не писал. А что писал до восемьдесят пятого – слабо. Я сам понимаю.

– Вы пейте чай, Михаил, остывает.

Дорохов бережно взял тонкостенную чашечку и сделал маленький глоток.

– Вы позволите? – спросил он, кивнув на пепельницу.

– Я же вам уже сказала. Курите.

Он достал пачку «Честерфилда». Вчера купил у гардеробщика в «Арбате» пачку. Нельзя же было, право, идти к Кургановой с «Дымком» или «Казбеком». Наивно это, конечно, какое дело пожилой даме до его сигарет? Но он волновался, даже джинсы не стал надевать, выгладил брюки, постирал и высушил на батарее серый пуловер.

– Скажите, Михаил, а какую литературу вы любите?

– Казакова, Нагибина… Трифонова. Больше всего – Трифонова.

Курганова благосклонно кивнула.

– А Платонов?

– Тяжело, – признался Дорохов. – Как-то… вязко.

– Да, – она опять кивнула. – Полюбите позже. Достоевский?

– Боже упаси! – честно сказал Дорохов.

– И это придет позже… А еще?

– Виноградов, – ответил он с некоторым вызовом. – Тарле, Тынянов… Гоголь! Ничего нет лучше!

– Он у меня, Михаил, на втором месте после Достоевского. Знаете, у меня такой есть тест своеобразный. Если человек любит Гоголя – значит, способен ценить стиль. А если читает Достоевского – значит, думает о Боге. Но это так, к слову. Принесли книгу?

– Книгу?

– Вашу книгу.

– Да, конечно! Она в сумке. Там, в прихожей.

– Надеюсь, вы мне ее оставите?

– Так я, собственно, за этим… Если бы вы нашли время… – пробормотал Дорохов. И добавил лицемерно: – Для меня очень полезно было бы ваше мнение.

– Бросьте, – хозяйка поморщилась. – Вам не мнение мое нужно, вам помощь моя нужна. Сеня за вас просил. Я дружила с его мамой, покойной Мариной Васильевной. И Семена знаю с самого рождения, и с Петром, его отцом, дружу уж больше тридцати лет. Сеня утверждает, что вы написали хорошую книгу. Мы с Мариной прочили его в литинститут или на филологический. Сеня в литературе толк знает… Я прочту, а после поговорим. Ничего не обещаю, книгу прочту. Остальное зависит от текста.

– Да-да, я понимаю, – поспешно сказал Дорохов. – Спасибо, что нашли для меня время.

– Времени у меня достаточно. А зачем вы пишете? Хотите литературной карьеры?

Дорохов замялся.

– Давайте начистоту, – сказала Курганова и испытующе посмотрела на Дорохова. – Сеня сказал, вы работаете в НИИ. К чему вам писательство?

– Софья Георгиевна, на такой вопрос ответить непросто.

– А вы попробуйте, – подбодрила Курганова.

– Извольте, – он провел рукой по волосам, нахмурился и заговорил: – У меня есть старинная пишущая машинка «Мерседес-прима». Я живу на Полянке, большая комната, вход отдельный, с «черной» лестницы. Я ненавижу эту жизнь, которая вокруг. Я вечером сажусь за машинку, закуриваю. Сочиняю историю про парня моего возраста. Он жил почти две тысячи лет назад, а думал о жизни так же, как я думаю. Вот и все.

И он выдохнул.