Найден, жив! Записки о поисковом отряде «Лиза Алерт» - Ксения Кнорре Дмитриева

– Пусти меня в лес. Я больше не могу сидеть здесь. Я готова идти и петь песенки. Какие угодно. Я даже станцевать готова.

– Я тоже, – сквозь зубы говорит Сергей, глядя на карту.

Мы прекрасно понимаем друг друга: мы готовы на что угодно, лишь бы она нашлась.

Серега дает мне простую задачу, я прощаюсь с ним, потому что он скоро уезжает, передавая координаторство Марине и Ромео, иду получать группу и оборудование, и мы с моей «лисой» выходим в лес.

«Лиса» у меня такая: наша Таня, три местных, парень из Нижнего и эмчеэсовец на своей волне. Смотрят они на меня кисло: пока я разбиралась с моделью навигатора, которую держу в руках в первый раз в жизни, мой авторитет упал ниже уровня моря. Строимся, выходим на задачу, и хотя я объяснила, как надо ходить в «лисе», все сразу же начинают идти так, как им представляется правильным. Строимся снова, выравниваемся – через три минуты тот же результат. Строимся еще раз, я объясняю, почему идти надо именно так, а не по-другому, результат чуть более продолжительный, но все равно так себе. Тогда я рявкаю:

– А вам принципиально ходить не так, как я говорю, а по-другому?

Теперь мы идем на троечку, конечно, но все-таки сносно, а я вдруг понимаю, что независимо от возраста и статуса тех, кто в «лисе», мне необходимо быть с ними на ты.

Наша задача – пройти дорогу, крича имя девочки каждые 50 метров, проверить странную постройку, которую «видел» коптер, просмотреть заброшенную деревню, наклеить ориентировки, опросить местных.

Постройка оказывается чем-то типа беседки с куполом наверху, в которой лежит плоский камень и стоят иконки: здесь молился Серафим Саровский. Мы тщательно осматриваем место: оставляют ли тут еду и есть ли от нее обертки? Осматриваем песок, и я сразу вижу четкий след детских пальчиков – ребенок, собрав пальцы вместе, водил ими по песку. Нас всех прошибает, и мы, свешиваясь с поручней, чтобы не затоптать следы, смотрим, фотографируем. Находим такие же следы вокруг камня. Здесь бывают люди, могут приходить и с детьми, но на всякий случай мы все это, естественно, фиксируем.

Уже в вечернем тумане выходим в полузаброшенную деревню и осматриваем дома.

Есть ли что-то более жуткое, чем ориентировка на пропавшего ребенка, наклеенная на наглухо заколоченный ставень заброшенного дома? Это как страшный сон, как кадр из фильма ужасов – в этой закатной, кладбищенской тишине, окрашенной в серо-блеклые цвета туманом, вдруг смотрит яркое детское лицо в красной рамке.

Я не могу на это смотреть и не могу оторвать глаз.

Мы уходим.

Нас никак не эвакуируют с задачи, но мы залезаем на груду сваленных бревен – кто куда – и смотрим на закат, болтаем, фотографируем. Закат фантастически красивый. Тишина, глушь.

Подтягиваются местные, рассказывают, делятся фантастическими версиями о похищении девочки, связывают ее историю с другими.

– Жены-то у нас не спят ночами, плачут, – говорят они.

И эта мелкая деталь – тоже о масштабе сопереживания. В окрестных деревнях и селах не только следят за этой историей, но впустили ее в себя.

Нам надоедает ждать, и мы идем в темноте пешком по дороге к штабу, освещая себе путь фонарями.

Услышав наши голоса и увидев фонари, в следующей деревне к нам на дорогу выходит еще местный мужчина, мы немного болтаем. У него родственник как раз возит из штаба народ на задачи и с задач. Он в курсе всего. Все в курсе всего, и не знакомые друг другу люди останавливаются и говорят друг с другом, и говорят так, будто давно знакомы и обсуждают что-то недоговоренное вчера, самую важную сейчас для них тему.

Когда мы около 22 часов наконец оказываемся в штабе, я договариваюсь с местными ребятами из моей «лисы», чтобы меня докинули до гостиницы: нам выделили 15 номеров, и после двух ночей с суммарным количеством сна 3,5 часа мне необходимо туда уехать уже с медицинской точки зрения.

Мы едим, я обещаю выйти через пять минут, иду в штаб и собираю свой нехитрый скарб – спальник и рюкзак, вяло машу всем рукой, прошу звонить, «если что», и выкатываюсь на улицу. Там я с кем-то зацепляюсь языком и вдруг краем глаза вижу, как кто-то из наших в оранжевом стремительно бежит в штаб.

На поиске это может означать только одно.

Я бросаю, где стояла, рюкзак и спальник и бегу за ним.

– Сказали… найдена… живая… везут!

Меня подхватывают под руку, и мы мчим к штабу поисково-спасательной группы «Рысь», где стоит скорая с надписью «Медицина катастроф». Вокруг скорой толпа, дверь кареты настежь открыта, свет вовсю горит, медики стоят на подножке, все смотрят в одну сторону.

– Не кричите! Не хлопайте – вы ее напугаете! – громко командует кто-то.

Все затихают. Я ввинчиваюсь в толпу и тоже замираю.

22:54. Из той стороны, куда все смотрят, бежит девушка, сияя больше фонаря, которым она освещает дорогу, за ней почти бегут ребята, которые нашли Зарину. Первый из них держит на руках живую, настоящую девочку. Мелькает маленькая фигурка в блестящем спасодеяле, голые ножки, грязь на щеке… Дверь скорой захлопывается, и народ, который уже не может сдерживаться, начинает аплодировать, кричать, это идет как волна по штабу; рыдать, обниматься… потом кричать «ура»… потом в небо летят сигнальные ракеты… Мы обнимаемся с парнем из ОМОНа, с девчонкой из другого отряда, с нашими девочками-регистраторами обхватываем друг друга втроем, будто собираемся танцевать ритуальный танец, и вот так рыдаем, по-бабьи, не сдерживая себя.

– Живая! – сквозь рыдания кричит Юлька. – Умничка, молодец – живая!

Расцепляемся, я, шатаясь, иду дальше, кто-то хлопает меня по плечу, кто-то обнимает, из темноты шагает сияющий Камбоджо.

– А-А-А-А-А-А! – ору я.

– А-А-А-А-А-А! – орет со мной хором Камбоджо. И хохочет: – Вот она, радость человеческая, да?

Мы обнимаем друг друга, и он, счастливый, гордо восклицает:

– Как поработали, как поработали-то, а?!

В этом все: и восторг победы, и удовлетворенность собой, и главное – счастье быть частью этого удивительного сообщества, одним из сотен людей, спасавших эту девочку.

Когда первая волна радости отступает и в штабе все начинают приходить в себя, я достаю телефон и звоню координатору Сереге, который, естественно, вместе с брянскими ребятами все еще едет домой.

– Сереж…

– Ау, – отзывается он, и вдруг я понимаю по его голосу, что он еще ничего не знает. Почему-то на меня это производит такое впечатление, что я начинаю плакать. – Что? – пугается он.

– Живая!!!

В трубке тишина, но он здесь.

– Серега, ты понимаешь, ЖИВАЯ! Она живая! Ее нашли! Живой!

– Ксюха… – говорит Серега, и я почти вижу его лицо. – Ксюха!..

Найденный ребенок – это не конец работы штаба. Теперь этот лагерь на 800 человек надо разобрать и привести в порядок. Тамада кричит в рупор, что мы не расходимся – необходимо перекидать на место сено, которое вывалили из сеновала, проверяя его, и разобрать только что привезенный душ. Мы собираем вещи, выбрасываем мусор, разбираем нашу технику. Бедные девочки-регистраторы: сейчас самая для них работа – собрать все выданное оборудование, убрать, организовать доставку домой наших добровольцев; Юля носится охрипшая и сипит на всех. Народ начинает разъезжаться прямо сейчас.