Человек-эхо - Сэм Холланд

— В смысле, что-то, что действительно поможет.

Джесс подхватывает его рюкзак, роется в боковом кармане, протягивает Гриффину картонную коробочку. Он смотрит на нее, потом берет, вытаскивает из нее блистер и, показывая ей, говорит:

— Всего четыре штуки осталось.

— Так купи еще.

— Не могу. Мой врач хочет, чтобы я ходил в какую-то дурацкую группу для страдающих хроническими болями. Чтобы прописать мне что-то другое взамен. А у меня нет времени на всю эту фигню.

Гриффин вытаскивает одну капсулу, глотает ее, а потом осторожно опускается на кровать.

Она следует за ним, снимает с него ботинки, потом ложится рядом.

— Может, когда все это закончится, — бормочет он. — Может, тогда…

Они лежат вместе в молчании. День подходит к концу, сгущается тьма, но Джесс не включает свет. Думает про Патрика, про последние секунды его жизни. Про страх, который он наверняка чувствовал, про боль. Про его попытки освободиться, когда вокруг полыхал огонь. Она знает, что его последние мысли были про нее и про Элис, и слезы медленно скатываются по ее лицу.

— Я просто хочу, чтобы этот кошмар наконец кончился, — шепчет она, лежа рядом с Гриффином. — Я хочу увидеть дочь. Хочу вернуться к своей жизни.

— А сейчас она что — не твоя? — слышит она бормотание Гриффина.

Джесс лежит и ждет, когда мир вновь обретет смысл. И думает: а ведь и вправду — принадлежит ли ей отныне ее собственная жизнь?

Останется ли она здесь, в этой квартире, с Гриффином? Или уйдет — но куда?

Джесс ждет, пока квартира остывает вокруг них, пока тени ползут по стенам. Ждет ответа, который так и не приходит.

Глава 46

Кара сидит у себя в кабинете. Все уже разошлись по домам, даже Дикин. Но ей не хочется уходить. Она просто не может уйти, пока у нее не будет ясного понимания, на чем завтра сосредоточить расследование, а прямо сейчас у нее такого понимания нет, тем более ясного. Слишком много направлений, которые можно избрать. И тем не менее нужно принять какое-то решение.

Читает свежие отчеты членов группы. До сих пор, несмотря на всю жестокость изнасилований, избиений и убийств, преступник не оставил после себя ни единой улики. Ни единого следа. Настроение у Кары подавленное.

Чуть раньше она сидела с одним из прикомандированных детективов, изучая улики по одному из убийств, совершенному где-то в Западном Йоркшире. Вроде бы много всего, но ничего ценного.

— А это еще что? — спросила тогда Кара, показывая на заключительный документ в списке.

Детектив-констебль вызвал его на экран.

— Это отчет сельскохозяйственного ботаника. На одном из тел обнаружились следы какого-то растения. — Он пожал плечами. — Думаю, у них есть возможность зря палить бюджет, поскольку единственная странность, которую удалось обнаружить, — что это какая-то редкая трава, которую можно найти только на торфяных болотах.

Кара нахмурилась.

— И как они с этим поступили?

— Никак. — Детектив посмотрел на нее. — Хотя эта трава вполне могла оказаться зацепкой — например, этот тип мог жить в сельской местности. Или, — он принялся подсчитывать варианты на пальцах, — мог разок бывать там на отдыхе, или же намеренно принес ее на место убийства, чтобы заморочить нам голову, или же вообще сама жертва могла где-то с этой травой контактировать…

Кара все равно попросила записать это на доске. Но на данный момент все их главные зацепки — из двести четырнадцатой квартиры. Ее взгляд падает на коробку с видеокассетами, все еще стоящую на полу у нее в кабинете. Она наклоняется, задумчиво перебирает их. В желудке словно застрял кусок свинца. Технари из криминалистического отдела уже подтвердили, что записи старые, запечатленные на них убийства никак не соотносятся с нахлынувшим на них потоком имитаций, но это мало чем утешает. И Кара не может просмотреть их, просто не может себя заставить.

Но как только она готова выпрямиться, одна из кассет притягивает ее взгляд. Эта не похожа на все остальные — этикетка совсем другая. Кара вытаскивает ее из коробки.

«Хэмпширский опекунский совет, РДК (д/р 31.03.86), 1/2, 27.02.96».

Любопытство берет свое, и она опять включает видеоплеер в розетку и вставляет кассету в гнездо.

К ее большому облегчению, на экране какой-то офис. На столе игрушки — машинки, куклы, детальки конструктора «Лего» — и крупный, располагающего вида мужчина в маленьких круглых очках, сидящий справа.

— Ты знаешь, почему ты здесь, Роберт? — спрашивает он у кого-то. Тон у него участливый и ободряющий. — Ты помнишь, что случилось с твоим отцом, с твоим дядей?

Тот, с кем он беседует, не в кадре. Кара видит, как слева протягивается детская рука, возит по столу одну из игрушечных машинок.

— А можно мне домой? — слышится тихий голосок.

Вид у мужчины удрученный. Кара предполагает, что это социальный работник.

— Нет. Мне очень жаль, Роберт, но какое-то время тебе нельзя будет вернуться домой. У тебя есть еще какие-то родственники, к которым можно пойти?

Игрушечная машинка катается взад-вперед. Потом:

— Они зовут меня Робби.

— Кто зовет? Твой папа?

Пауза. Кара предполагает, что мальчик кивает. Мужчина на записи чешет лоб, потом перелистывает свои записи.

— Робби, можешь поподробней рассказать про то, о чем мы с тобой говорили вчера? Про твоих папу с дядей?

Кара видит, как машинка слетает со стола.

— Ты говорил, что они играли с тобой во всякие игры? — Мужчина заметно сглатывает, его кадык ходит вверх-вниз. — Какого рода игры?

— Не знаю, как объяснить.

Мужчина показывает на кукол перед собой. Здесь солдат в полном боевом снаряжении и кукла Кен.

— А можешь показать?

Над столом протягиваются две маленькие ручки, берут фигурки. У Кары пересыхает во рту. Невидимый на записи мальчик начинает со стуком сталкивать кукол друг с другом, после чего кладет одну из них на стол, а второй хлопает по ней сверху.

— Твой отец бил тебя?

— Да.

— А дядя?

На сей раз тише:

— Да.

Мальчик подхватывает одну из кукол и второй рукой стягивает с пластмассового солдата штаны — мужчина на видео бледнеет. Куклу Кена, которая гораздо меньше размером, отворачивает от нее лицом. Кара не может отвести глаз от маленьких ручек на экране — детских ручек, которые заставляют обе фигурки делать совершенно недвусмысленные движения. Не может думать о том, что это изображает, просто не может.

— Насильственное совращение малолетних.

Голос, донесшийся у нее из-за спины, заставляет ее вздрогнуть. В двери ее кабинета стоит Шентон, глядя на экран. Она быстро выключает запись.

— А я и не знала, что ты еще здесь,