Куда Кейнс зовет Россию? - Солтан Дзарасов

Однако при неизменности фундаментальных основ либеральной модели способы ведения дел не могут оставаться неизменными. Еще в начале 30-х годов американские экономисты А. Берл и Г. Минз указали, что ввиду распыления акций и чрезвычайного усложнения процесса управления происходит формирование особого класса управляющих (менеджеров), которому собственники (акционеры) делегируют свои полномочия по текущему управлению своими компаниями. На этом основании, утверждали эти авторы, ответственность выходит за пределы узкого интереса собственника и превращается в ответственность перед обществом. Они писали: «Мыслимо – и в действительности кажется почти необходимым для выживания корпоративной системы, – чтобы «контроль» над крупными корпорациями развился в чисто нейтральную технократию, балансирующую между требованиями различных групп общества и предписывающую каждому из них порцию потока доходов на основе политики общества, а не алчности индивида» (Berle and Means, 1933, p. 356).

Впоследствии другой американский экономист, Бэрнхейм, развил эту идею дальше и превратил ее в широко распространившуюся после Второй мировой войны теорию «революции управляющих». Бэрнхейм утверждал, что ввиду перехода функций управления от собственников к управляющим капитализм превращается в «управленческий капитализм» (managerial capitalism), в котором решающей фигурой экономики выступал уже не собственник, а менеджер. Изменилась и роль собственника, он стал управлять не фирмой, а лишь своими акциями. Но даже это он часто поручал инвестиционному фонду. Функции же управления корпорациями выполнял особый круг людей – менеджеров, состоящий из компетентного наемного персонала.

Данная Бэрнхеймом оценка капитализма подвергалась критике слева и справа. Однако для нас сейчас важнее всего то, что она отразила реальность своего времени. Ввиду этого она, во-первых, была принята посткейнсианством и развита дальше его представителями; во-вторых, легла в основу характерной для многих стран Европы и Азии социал-демократической модели экономики (СДМЭ), независимо от того, называется она так или как-то иначе.

В отличие от нас, безоговорочно принявших неоклассическую (либеральную) модель экономики и теперь молящихся на нее, не входящая в мэйнстрим неортодоксальная экономическая мысль, как было показано в предыдущей главе, рассматривает и критически оценивает разные модели. Не входя здесь в их повторное рассмотрение, отметим разграничение, проводимое ими между либеральной моделью экономики (ЛМЭ) и названной выше социал-демократической (СДМЭ).

Первоначально обе модели исходили из того, что было указано выше: с возникновением крупных корпораций управление ими чрезвычайно усложнилось. С одной стороны, происходила такая специализация его различных функций, что собственник оказывался неспособным осуществлять единоличное руководство делами фирмы. С другой стороны, стало рискованно класть все яйца в одну корзину, и собственник предпочитал инвестировать капитал в различные компании (диверсификация) и довольствоваться дивидендами по акциям. Что касается участия собственника в управлении, то в разных моделях экономики оно приняло разные формы.

Вначале отметим, как менялась характерная для англосаксонских стран – США, Канады, Австралии, Новой Зеландии – либеральная модель экономики (ЛМЭ). Она всегда проповедовала «свободный» рынок, индивидуальное предпринимательство, конкуренцию, механизм саморегуляции хозяйственной жизни на основе спроса и предложения и т. д. В действительности, однако, различные объединения предпринимателей всегда стремились контролировать цены, ограничивая конкуренцию и подчиняя «свободу» рынка своей власти. Особенно справедливо это для эпохи господства крупных корпораций, начавшейся в конце XIX в.

До 1980-х годов для корпорации англосаксонских стран было характерно отмеченное выше отдление собственности от управления, когда распыление собственности среди множества мелких акционеров препятствовало установлению повседневного контроля над деятельностью компаний и менеджеры получали оперативную самостоятельность. Поскольку их благополучие зависело от места, занимаемого компанией на рынке, а не от дивидендов, они стремились обеспечить долгосрочный рост управляемого бизнеса. Такие цели требовали в определенной мере учитывать интересы наемных работников и общества.

Однако с началом «стагнации» 1970-х годов корпоративные прибыли начали падать и модель корпоративного управления т. н. «менеджерской фирмы» оказалась в глубоком кризисе. Волна слияний и поглощений, прокатившаяся по американской экономике в 1980-е годы, привела к концентрации акционерного капитала в руках т. н. «институциональных инвесторов», таких как пенсионные фонды и страховые компании (Whitman, 1999). Их интересы осуществлялись через деятельность инвестиционных банков с Уолл-стрит. Вот почему новый уклад экономики получил название «капитализма денежного менеджера» (Minsky, 2008). Теперь обеспечение долгосрочного роста, как главная цель корпорации, сменилось всемерным наращиванием стоимости акционерной собственности. С помощью бонусов и опционов[4]акционеры заинтересовали топ-менеджеров компаний во всемерном повышении котировок акций управляемой фирмы. Эта «революция акционеров» означает слияние собственности и управления. Она привела к распродаже т. н. «непрофильных» активов, массовым увольнениям рабочих, сокращению инвестиций в производственные мощности, пренебрежению к охране окружающей среды, беспрецедентному росту доли финансовых активов в структуре капитала производственных корпораций, резкому сокращению временного горизонта управления фирм (Blair, 1993). В результате главной целью финанциализированных корпораций стало всемерное увеличение стоимости акционерной собственности в ущерб долгосрочному росту и интересам остальных заинтересованных в деятельности корпораций сторон (Ho, 2009).

Таким образом, 1) финансализация экономики отличается изощренными методами спекуляции, благодаря чему решающей фигурой ведения дел стал финансовый менеджер, и 2) перевод производственных процессов в периферийные страны выступает двумя основными чертами, которые в наше время приняла либеральная модель экономики.

Что касается возможности собственника влиять на дела, то при этой модели у него сохранились две возможности. Либо голосованием на собрании акционеров, либо «голосованием ногами», т. е. продажей акций одной и покупкой акций более перспективной компании на бирже. Поэтому как сама биржа, так и курс акций в этих странах играют более серьезную роль, чем, например, в Германии или Японии, не говоря о Китае, где другие модели экономики и практика управления.

В свете рассмотренного разнообразия моделей экономики западный опыт во многом выглядит иначе, чем то, как его расписывают миссионеры рынка при осуществлении наших реформ. Тогда дело изображалось так, что частный собственник всегда хозяйствует более эффективно, чем трудовой коллектив или государство. Однако изложенный выше материал свидетельствует о том, что это далеко не всегда так. Наибольших успехов англосаксонские страны добились в условиях отделения собственности от управления, когда управленцы крупных корпораций были относительно независимы от контроля со стороны акционеров. Укрепление власти последних над предприятиями привело к недоинвестированию производства, сокращению рабочих мест, усилению эксплуатации труда и наращиванию финансовых спекуляций. В отечественных условиях практически ничем не ограниченная власть узкого круга собственников, часто криминальной природы, породила еще большие злоупотребления: разбазаривание активов предприятий, старение и износ производственных мощностей, падение заработной платы, вывоз капитала за рубеж. Настало время подумать об усилении социального контроля над крупным капиталом.