Я украду твой голос - Сергей Бакшеев

— Что ты заладила: гениально, гениально! Все гении — чудовища!

— Но музыка…

— Не всё так однозначно. Многие ее критикуют.

— Они просто завидуют, папочка. Они бездари по сравнению с этим композитором.

— Почему же он скрывается, если ни в чем не виновен?

— Я думала. — Девушка потупилась, покраснела и осторожно продолжила: — Возможно, он стесняется своего вида. Может быть он обезображен, как принц, превращенный в чудовище в сказке «Аленький цветочек».

— Прекрати! Уж не влюбилась ли ты в выдуманный образ? Да, у него есть безобразный шрам на шее. Но он чудовище отнюдь не поэтому. Он убийца! Как ты не поймешь, он кровожадный убийца и псих!

— Тот, кто написал эту музыку, — девушка вновь пробежала пальчиками по клавишам, — не такой. В его музыке нежность и доброта. Помнишь песню о бездомной собаке? И другие. Почему ты меня запер? Я хочу выступать. Я хочу исполнять эти песни! Я хочу подарить их слушателям.

— Марина, придет время, его поймают, и вот тогда…

— Я не хочу ждать, папа! Сколько это может продолжаться? Я сижу дома уже две недели. А я артистка. Я должна репетировать и выступать. Я задыхаюсь без музыки и сцены.

Генерал армии вздохнул, попробовал, как в детстве, погладить дочь по головке, но девушка встала и отошла к окну.

— Над этим я тоже думал. И вот что решил. В Москве оставаться опасно. Даже в нашей квартире. Преступник каким-то образом проникает в самые охраняемые подъезды. Я отвезу тебя в войсковую часть. Это закрытый гарнизон недалеко от Москвы. Туда не пускают посторонних. Там есть хороший Дом офицеров, военный музыкальный оркестр. Ты сможешь там репетировать, а если захочешь, мы устроим концерт для военнослужащих и членов их семей.

— Представляю. Раздолбанное пианино и помятые трубы.

— Нет. Духовой оркестр там очень хороший. Он участвовал в праздничных концертах. А пианино… Можно перевезти туда твой рояль. Как ты к этому относишься?

— Обалдеть, как заманчиво.

— Тогда будешь сидеть дома. И никаких гостей! В мое отсутствие я буду оставлять здесь офицера охраны.

— Подожди. А гулять я там смогу?

— Конечно. Но телохранители будут рядом. На всякий случай.

Девушка уткнулась в плечо отца, беспомощно тюкнула его кулачком.

— Какой ты…

— Я думаю о твоей безопасности.

— Хорошо, я согласна ехать в часть. При условии, что смогу там репетировать.

Суровый генерал неловко погладил рыжие волосы дочери.

— Тогда собирайся. Тянуть не будем. Сегодня переедешь ты, а завтра перевезут твой инструмент.

Под тусклым светом засиженной мухами лампочки Композитор разложил на дощатом деревенском столе еще влажные фотографии последней жертвы — всенародно любимой эстрадной певицы. Тонко заточенным карандашом он аккуратно вписал данные измерений в маленькие ячейки обширной таблицы. Со стороны он походил на поглощенного результатами научных исследований молодого профессора. Отчасти это было правдой. Марк до мельчайших деталей постиг строение голосового аппарата человека. В таблицу были занесены всевозможные размеры ротовой и носовой полости, языка, мягкого нёба, глотки, надгортанника, гортани, голосовых складок и горла.

Верхнюю строчку занимал уникальный оратор Милош Ремер. Он был первым, кого Марк подверг планомерным исследованиям. Затем шли десять заурядных людишек, зарезанных еще в 1952 году. Они помогли набить руку и выявить фундаментальные признаки, после чего и родилась эта таблица. Ниже располагались шестеро подопытных экземпляров с хорошими голосами, позволившими им достичь в жизни значительных успехов. Далее шли семь очень ценных для Марка строк с именами самых знаменитых певцов и певиц. Всего двадцать четыре заполненных строчки, за которыми скрывался отнюдь не легкий и опасный труд фанатика.

Самая нижняя, двадцать пятая, строка в таблице оставалась пустой.

Марк внимательно посмотрел на результаты исследований. Отдельными знаками он отмечал выявленные закономерности. Последние данные вновь подтвердили его гипотезу. При идеальных параметрах голосовых связок, присущих многим людям, магия всеобщей любви оказалась запрятана в особой длине надгортанника и размерах голосовых складок, которые формируют голосовую щель. Чтобы окончательно убедиться в этом и определить самые точные пропорции, необходимо добыть данные для последней строки, напротив которой уже стояли инициалы — М.В.

Вглядываясь в них, Композитор с несвойственным ему трепетом представил, как придется уничтожить удивительный голос, в который влюблены миллионы поклонников. Несколько месяцев он кропотливо стремился к заключительному этапу исследований. И вот этот момент настал.

Композитор каждый день приходил к дому Марины Васильевой. Его тянуло к ней. Он слушал, как она напевает его песни, болтает по телефону, злится на домработницу, спорит с отцом, примеряет концертные платья и туфли, вертится перед зеркалом и в сердцах сбрасывает наряды. Еще ему нравилось слушать, как девушка мечтает. Иногда после долгого самозабвенного пения Марина неожиданно затихала, задумчиво крутила кончики волос, задевая сережки, осторожно касалась клавиш, словно хотела их только погладить, шелестела нотной бумагой с переписанными песнями и время от времени тяжело вздыхала. Потом она шла к окну. Шуршала отодвинутая занавеска, теплое дыхание оставляло на стекле влажное пятно, указательный пальчик с нежным скрипом выписывал неясный образ.

Однажды в такую минуту Композитор медленно прошелся под ее окнами. Он не слышал движения глаз девушки, это было неподвластно даже ему, но он кожей почувствовал ее заинтересованный взгляд на своем затылке. Композитор остановился. Его подмывало обернуться, посмотреть ей в глаза и крикнуть: «Это я пишу для тебя песни! Потому что я, как и все, влюблен в твой голос». Но этого не случилось. Подняв воротник, втянув голову, он в смущении удалился. Если бы кто-то следил за его лицом, то заметил бы выступивший румянец на вечно бледных щеках. В этот вечер Марк написал для нее самую щемящую и трогательную мелодию на лучшие стихи о любви, найденные в блокноте поэта.

Сегодня он шел к ее дому с комплектом медицинских инструментов и хирургическими перчатками. Он хорошо изучил распорядок дня, знал, когда домработница отправляется за продуктами, и ему не составило бы труда навязаться ей в помощники и вместе зайти в квартиру, несмотря на строжайшие инструкции генерала. Но задолго до подхода к намеченной цели, он вдруг почувствовал, что что-то не так.

Обычно еще за два квартала он слышал звонкий вибрирующий голосок певицы и звуки рояля. В этот раз ничего подобного не происходило. Он ускорил шаг, подошел ближе. Где же ее порывистые прыжки на гулком паркете, недовольные возгласы или озорной смех? Квартира хранила молчание. Композитор приблизился к дому вплотную, обе его ладони легли на отшлифованные кирпичные стены ее подъезда. Он находился в таком взвинченном состоянии, что мог слышать сердцебиение девушки, если бы только она находилась внутри этого огромного дома.