Бабушкин внук и его братья - Владислав Крапивин

— Можно так и назвать: «Старый дом», — простодушно сказал Ивка.

— А что, если «Виолончель»? Нэлик, ты как думаешь? Можно?

Арунас на ходу посопел и кивнул.

Ивка спросил:

— А Динь-Дима ты там не встречал?

— Нет. Только рыжую собаку. Она один раз пришла ко мне в дом. Сидела рядышком и сушилась.

Ивка вдруг остановился.

— Послушайте. Дождик звенит, как колокольчик Динь-Дима…

С утра сверкало умытое солнце. Я это увидел сразу же, как проснулся. А проснулся от телефонного звонка. Выскочил в прихожую.

— Алька! Долго спишь!

— А, это ты, писательница! Привет! Что это ты меня вспомнила?

Настя помолчала секунды две и сообщила невыразительным голосом:

— Я тебя и не забывала, по-моему. Как можно…

— Ну да! А сама целыми днями то у Маргариты, то у Демида. Говорят, ты в него влюбилась.

— Кто говорит?

— Вальдштейн рассуждал на эту тему.

— Уши бы надрать дураку…

— Так ему и передать?

— Не надо. Я это про себя.

— Понял… Может, пойдёшь сегодня с нами на Дорогу?

— А вот возьму и пойду!

— Гарантирую общее ликование.

На этот раз мы нашли скульптуру: девочка в сарафане и косынке тащит на закорках маленького мальчугана. Девочка и малыш были, по-моему, те же самые, что на пустыре. Только там сестра поливала братишку из кувшина, а здесь от чего-то спасала. Может быть, уносила маленького Иванушку от Бабы Яги.

Это открытие случилось шагах в ста от остановки «Виолончель», дальше по Дороге. Рядом со скульптурой валялись куски кованой садовой решётки, а вокруг стояли вековые берёзы. Наверно, в давние времена здесь был парк.

Девочка и малыш оказались не гипсовые, не алебастровые, а из настоящего мрамора. Лица такие выразительные. У малыша на круглой мордашке откровенный страх. У его сестры — тоже испуг, но, скорее, не за себя, а за братишку. И надежда: успеем, укроемся…

— Есть такая картина: «Дети, бегущие от грозы», — вспомнила Настя.

— Мы такие же дети сейчас будем, — сообщил Арбуз. — Глядите, какую жуть натянуло…

И правда стало сумрачно, а из-за берёзовых верхушек быстро надвигалась лиловая грозовая масса.

— А ну-ка рвём обратно к дому! — скомандовал Арбуз.

И мы рванули. Колокольчик Динь-Дима прямо захлёбывался, автобус опять опрокинулся и ехал вверх колёсами, но поправлять было некогда.

Тугие струи успели хлестануть нас. И тут же сверкнуло и грохнуло. Но мы были в двух шагах от дома. Влетели под крышу.

Здесь нам сразу стало нестрашно, уютно даже, хотя многие стёкла были выбиты и ветер шебуршал в пустых комнатах мусором.

Арунас устроился в углу на табурете — в обнимку с виолончелью. Мы сгрудились вокруг него — кто на расшатанных стульях, кто прямо на полу. Сперва было немного зябко, но скоро стало совсем хорошо. Наверно, потому, что вместе. По-моему, от нас шло друг к дружке какое-то излучение. И мне на миг показалось даже, что внутри каждого — светящийся шарик (будто крошечная планета) и между всеми шариками хрустальные спицы. Тот самый каркас, который не даст сомкнуться чёрному Озму…

Гул дождя нарастал, грохотало так, что в корпусе виолончели гудело эхо. Иногда залетали брызги. Но мы не уходили с выбранного места.

Я сидел на скрипучем высохшем стуле, а Динь-Дим у меня под боком, на полу. Синий глаз на его коленке был раскрыт широко-широко и смотрел в потолок — там за досками и стропилами бесновались потоки и могучее электричество. На другое колено Дим поставил крошечного гномика. Его вырезал и подарил Диму Арбуз: «Посади в автобус — будет сказочный шофёр». Дим обрадовался подарку, но заталкивать гномика в автобус не стал, носил его в кармане или просто в кулаке.

При каждом грозовом разряде гномик на Димкиной коленке вздрагивал.

Арбуз вдруг предложил:

— Что просто так сидеть? Давайте что-нибудь рассказывать.

— Про что рассказывать? — спросила Настя и поёжилась.

Тогда я сказал прямо:

— Нечего отмалчиваться. Выкладывай наконец, что вы там сочинили с Маргаритой.

— Я же вам тыщу раз объясняла: рано ещё, потому что конец не написан.

— Можно и без конца, — поддержал меня Ивка.

— Вы какие-то бестолковые…

— Ну, Настя! Расскажи сказку, — попросил и Николка. — Потому что здесь это сказка, а там… по правде.

Настя опять поёжилась:

— Где там?

Николка сказал тихо:

— За грозой…

Настя широко раскрыла глаза.

Вальдштейн поднажал с ехидцей:

— Давай-давай, не серди силы небесные. А то они сейчас ка-ак грохнут…

В тот же миг сверкнуло и грохнуло над самой крышей. Мы все подскочили, Дим поймал в воздухе гномика. Виолончель загудела как барабан.

— Вот видишь, — сказал Вячик.

Настя посмотрела в потолок, пошевелила острыми плечами под просторной жёлтой футболкой.

— Ну, ладно. Надоели вы мне… Только я буду рассказывать не как написано, а своими словами. Сокращённо… Ну, всё начинается с того, что на границе двух королевств был громадный старый парк…

Слушали мы внимательно, хотя говорила Настя сбивчиво, со всякими там «в общем», «так сказать» и «ну, значит, такое дело».

Лучше я расскажу эту сказку по-своему, как запомнил.

В общем… ой… короче говоря, был старый, запущенный сад. Такой громадный, что кое-где сливался с окрестными лесами. В нём было множество глухих мест, пересохших фонтанов, покосившихся статуй, мостиков над ручьями и водопадами, разрушенных беседок и заросших прудов, где водились изумрудные жабы и хитрые русалки.

А посреди парка стоял покосившийся деревянный дом. В доме жил сгорбленный старик с дремучей бородой — саший.

В лесах живут лешие. Слово «леший» и происходит от слова «лес». А «саший» — от слова «сад». Потому что громадный парк все по привычке называли просто садом. В обоих королевствах.

Граница между королевствами проходила где-то в глубине сада. Где точно, никто не знал. Пограничные столбы давно сгнили, упали и поросли поганками. Стража в те места ходить не любила — боялись сашего и прочих парковых обитателей. Зато разбойникам и контрабандистам жилось там вольготно. Можно было переходить из королевства в королевство без боязни натолкнуться на солдат.

А в других местах граница охранялась крепко. Потому что королевства жили в постоянной вражде. Не жизнь, а сплошная война. Она то затухала (тогда случались лишь небольшие стычки), то разражалась громкими многолюдными баталиями. Каждый раз такую битву называли «исторической», и оба короля приписывали победу себе. Потом хоронили в общих ямах солдат, награждали генералов и полковников и начинали готовиться к новому сражению…