Первое правило диверсанта - Роман Белоцерковец

— Так какого хрена ты вколол ему эту дрянь?! — вскипел Монах.

— Понимаешь, сыворотка была рассчитана на членов группы, я не знал, что она так подействует на Андрея! Посмотри на меня, ведь все в полном порядке.

— Но ты догадывался.

— После что-то всплыло в памяти, а так ни о чем таком я, конечно же, не знал, — слукавил я. — Он бы умер тогда у нас на руках.

— Уж лучше бы умер. Как теперь с ним быть?

— Встретишь, стреляй в голову.

— Я тебе сейчас в голову выстрелю! Мудозвон! Ты сказал, срок действия препарата часов около ста? После этого он придет в норму? Да? — Он очень хотел, чтобы я ответил утвердительно. Я бы и сам хотел, только вот…

— У него сердце раньше разорвется. Мы ему не сможем помочь. Он не узнает тебя, так что не пытайся с ним заговаривать — бессмысленно. Не забывай, он сильнее и быстрее и не восприимчив к боли. Так что делай, как я сказал, стреляй в голову.

Монах зарычал и вцепился мне пальцами в горло. Я без труда стряхнул его руки, ухватил за вырезы разгрузки и легко, словно ребенка, приподнял над полом. Он сучил носками своих ботинок по бетону и пытался достать меня кулаком в челюсть. Каждый раз, когда он замахивался для удара, я легонько встряхивал его, отчего голова болталась как надломленный у основания черенка лист на ветру. Когда Монах утомился и ослаб, я так же бережно, как поднял в воздух, поставил его на место, но пока что не ослаблял своей хватки.

— Пусти, сука, пусти!

— Как только успокоишься.

— Все, пусти.

Я оттолкнул его от себя и, видя, как не по-доброму он зыркает из-под бровей, сказал:

— Не забывай, зачем мы пришли. Если не возражаешь, закончим разговор после, если захочешь.

— Проехали, — ответил Монах и рывком одернул на себе одежду. Вдруг разом напрягся и спросил:

— Слышишь?

Я прислушался — ничего.

— Подожди, — он поднял вверх палец. — Ну, теперь слышишь?

Откуда-то издалека принесло, словно нашептало, три или четыре притопленных под толщей бетона удара, затем раздалась трель и смолкла. Вновь невнятно заиграло. Я понял, что это выстрелы. Мы с Монахом переглянулись, не сговариваясь вынырнули из подсобки и бросились сломя голову вперед по коридору.

Пол мелькал как раскрученный калейдоскоп, и я уже не мог понять, красные пятна перед глазами — это кровь на бетоне или я наконец-то загнал себя и скоро все кончится. Додумать не успел.

В бомбоубежище погас свет.

Я поехал ногой в скользком сгустке, споткнулся, полетел вперед головой, выставив в сторону левую руку. Правую вместе с автоматом поджал под себя и проскреб рукояткой затвора по полу, высекая искру. Признаться, перепугался страшно, да и разбился будь здоров. Правое колено и грудную клетку саднило и грело как от перечной припарки.

Когда направленный на меня луч света подствольного фонарика Монаха выхватил из темноты пол и стены коридора, первое, что я увидел, это отражение собственных обезумевших глаз на глянцевой поверхности лужи остывающей крови.

— Ты как? — спросил Монах.

Я не ответил. Махнул рукой, давая понять, чтобы он выдвигался вперед. И только когда он обошел меня и побежал дальше, поднялся, скривив от боли лицо. Метров около ста я трусил, неловко ступая на ушибленную ногу, дальше пошло немного лучше. Спустя еще какое-то время боль отпустила, я поравнялся с Монахом и бежал след в след, практически наступая ему на пятки.

Мы миновали коридор. Вновь последовали ряды высоких, теряющихся в сгущающейся у потолка тьме вершины шкафов и бесконечно длинных, параллельных линий скамеек. Они ни разу не пересекались, ни с чьей жизнью, только разве что в мою внесли долю определенной сумятицы.

Долгое время ничего не было слышно, кроме гулких отзвуков наших торопливых шагов в полупустом пространстве бомбоубежища. Они резонировали с шуршанием струи колышущейся у виска, и это в какой-то степени успокаивало. Будто баюкала добрая мачеха, как родная мать:

— Спи, усни. Спи, усни. Тук-тук, тук-тук-тук. Спи, усни. Спи, усни. Тук-тук, тук-тук-тук. Спи, усни. Спи, усни. Тук…

Но тут снова раздались выстрелы! Как в ватное одеяло, но уже яснее и настойчивее, нежели прежде. Будто испуганный новобранец, сбиваясь с ритма, отбивал на прохудившемся барабане побудку.

— Быстрее! — крикнул я Монаху.

Мы ускорились.

Стрельба становилась все отчетливее.

Луч фонаря выхватил приближающийся с каждым шагом распахнутый створ высокой, обшитой дюймовыми пластинами брони, двери.

Мне хотелось обогнать Монаха; казалось, что он плелся как черепаха; экзальтированная, рвущаяся на волю, неподдающаяся контролю субстанция выжигала нервные окончания, доводя внутренний порыв до самого высокого градуса. Но Монах освещал дорогу, и только это обстоятельство сдерживало меня от необдуманного рывка вперед.

Миновав тяжелую запорную дверь бомбоубежища, мы кинулись вверх по лестнице. Стрельба не умолкала ни на секунду: не знаю, что там произошло, но мнилось, что все демоны всех возможных бездн разом обрушились на находящихся в вестибюле людей, а те полосовали автоматными очередями пространство, выбивая пулями на стенах охранительные пиктограммы.

Последний поворот!

Мы как вихрь миновали его.

Оставалось метров двадцать. Длинные, смертельные трели не только зазвучали в самой середине черепа, но и ослепили отблесками вспышек.

Мы выбежали на открытое пространство. Фонарь выхватил две прижавшиеся к полу у разнесенных вдребезги стеклянных дверей фигуры, ведущие ответный огонь по продольной площадке, венчающей два противоположных лестничных подъема. Из-за перил отвечали с трех или четырех стволов, я сразу не разобрался. Едва мы обозначили свое присутствие светом, по нас открыли огонь обе противоборствующие стороны.

— Убери свет! Выруби его на хер!

Пули щелкали по стенам. Во рту появился привкус мела. Мы кинулись в разные стороны, укрываясь от убийственного шквала, я спрятался за угол, Монах нырнул вбок от бьющих по нас с двух углов автоматчиков, и только после этого он выключил свой поганый фонарик!

Я взял на прицел ближайшую вспышку и, матерясь на чем свет стоит, открыл по ней огонь.

Двумя первыми очередями подсек автоматчика. Сквозь шум стрельбы я услышал, как он всхлипнул и упал на пол. Второй наемник стрелял из-за колонны. Достать его никак не получалось. Монах в бой не вступал. Меня волновало — не зацепило ли его, и в этот момент он открыл огонь по лестнице.

Магазин опустел, я спрятался за угол и перезарядился. Передернув затвор, вновь вклинился в перестрелку, и почти сразу пришлось укрыться: тот наемник, что бил из-за колонны, положил возле моей головы с десяток пуль. По ребру что-то скользнуло, не больно, но с каждой секундой возрастало ощущение жжения, будто к боку приложили туго скрученную суровую нитку и с силой теранули ею по коже. Я присел, чувство жжения усилилось, куртка намокла. Но по тому, как дышалось легко и без рези, понял, что рана поверхностная. Из нижнего положения без особого успеха расстрелял второй магазин, перезарядился.