Человек с большим будущим - Абир Мукерджи

Дигби ходил взад-вперед по комнате.

— Сен — человек образованный. Может, ему больше нравится литературный бенгальский. Не понимаю, в чем проблема.

— Вероятно, я плохо объясняю, — сказал Банерджи. — Если записка была написана как угроза, то это самая вежливая угроза, какую только можно себе представить. Дословно здесь сказано вот что: «Примите мои искренние извинения, но дальнейших увещеваний не будет. Кровь прибывших из-за моря заструится по улицам. Будьте так добры, удалитесь из Индии». Не могу себе представить, зачем Сен стал бы так писать.

Дигби остановился передо мной.

— Послушай, Сен — известный террорист, на его счету бесчисленное множество нападений. Он появляется после четырех лет в бегах. В первый же вечер своего пребывания в городе он произносит речь, в которой призывает индийцев сопротивляться англичанам. Той же ночью меньше чем в десяти минутах ходу от того места, где он произносил свою речь, убивают Маколи. На следующую ночь происходит нападение на поезд, за которым, по твоему же заключению, стоят террористы. Ты же не хочешь сказать, что все это — просто совпадение? Ну написал человек странную записку — и что? Важно, что в этой записке он угрожает, предупреждает, что впереди нас ждет еще больше насилия. Именно этому Сен посвятил свою жизнь. Он виновен. Признаёт ли он свою вину, не имеет отношения к делу.

В одном Дигби был прав: признавал Сен свою вину или нет, к делу и впрямь отношения не имело. Его все равно объявят виновным и повесят. Слишком многие люди по слишком многим причинам заинтересованы в его виновности. Приговор не мог быть иным. Пресса рыла копытами землю. Она расценивала убийство Маколи как прямую атаку на власть британцев в Индии. Общественное мнение давило на губернатора. И ответ его должен быть однозначным — губернатор должен дать понять местным, что за подобными действиями последует жестокая и публичная расправа. Есть ли лучший способ продемонстрировать мощь Британии, чем молниеносный арест и казнь террориста? Подразделение «Эйч» жаждало расправиться с Сеном, чтобы реабилитироваться после того, как он улизнул от них в 1915 году, когда были уничтожены остальные предводители «Джугантора». Даже мы, служащие Имперской полиции, были заинтересованы в том, чтобы обвинить Сена: от нас ведь требовали, чтобы мы как можно скорее закрыли это дело, а других подозреваемых у нас не было.

Существовала только одна трудность. Я не был полностью убежден в его виновности.

И дело не только в сомнениях по поводу записки. Для начала, я до сих пор понятия не имел, что забыл Маколи возле борделя в Черном городе. Остальные, начиная с губернатора и заканчивая приятелем покойного Бьюкеном, тоже ничего об этом не знали и не придавали этому особого значения. Вдобавок я понял, что с самого начала меня одолевало подспудное беспокойство. Я постоянно чувствовал, что отстаю на пару шагов, что двигаюсь по оставленному кем-то следу из хлебных крошек. К сожалению, Дигби прав. Как я объясню Таггерту, что сомневаюсь в виновности давно находящегося в розыске террориста, который в ночь убийства находился неподалеку, и сомневаюсь только потому, что на месте преступления обнаружилась довольно экстравагантная записка? Да он на смех меня поднимет!

Но это было еще не все. Где-то в подсознании зарождался страх. Если за нападениями стоит не Сен, то, значит, преступники на свободе. И угроза масштабного восстания не исчезла, а времени оставалось все меньше. Я постарался отогнать эту мысль. Сен виновен. Мне просто нужно это доказать.

— Сэр? — обратился ко мне Банерджи. — Какие будут распоряжения?

Я велел ему перепечатать протокол допроса на машинке, чтобы заранее внимательно просмотреть, перед тем как отчитываться перед комиссаром о ходе расследования.

— Так что с Сеном? — спросил Дигби. — Будешь пробовать еще раз?

— Думаешь, есть смысл? — вопросом на вопрос ответил я.

— Если бы это зависело от меня, я бы сегодня же передал его подразделению «Эйч» и посмотрел, что они из него вытянут. Эти ребята, когда хотят, здорово умеют убеждать.

— Подразделение «Эйч» скоро и так до него доберется, но я собираюсь держаться за него сколько получится.

Я вернулся в свой кабинет, запер дверь и рухнул на стул. Во время допроса боль в руке постепенно нарастала и под конец стала такой сильной, что я боялся, не отразилось ли это на моих умственных способностях. Я входил в комнату для допросов, преисполненный уверенности, а вышел, сомневаясь едва ли не во всем. В итоге два драгоценных часа оказались потрачены впустую.

Мне было необходимо сосредоточиться. Времени оставалось все меньше. Я сунул руку в карман за пузырьком с таблетками морфия, достал два белых кругляшка, проглотил их, не запивая, откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Через несколько минут боль пошла на спад. Но принимать две таблетки сразу было, конечно, ошибкой. Я надеялся, что двойная доза снимет боль и поможет мне собраться, но просчитался. Морфий подействовал слишком сильно: я впал в забытье.

Я мирно плыл, увлекаемый течением реки Хугли. Плыл мимо пальмовых деревьев и рисовых полей, и оранжевое солнце обволакивало меня своим теплом. Мой разум отделился от тела, и это было чудесно. По берегам стояли люди и смотрели, как я проплываю мимо. Была там и Сара. Молодая и прекрасная, как в момент нашей первой встречи. Она ничего не говорила, но не сводила с меня взгляда, полного любви. Я стремился к ней, но не мог до нее дотянуться и не мог управлять своим телом, даже закричать. Понемногу она исчезла из виду, а я все плыл и плыл по течению — мимо поезда, брошенного на рельсах на полпути к чайным плантациям, мимо новых лиц, мимо лорда Таггерта и миссис Теббит, мимо Банерджи и Бирна, мимо Энни Грант. Энни выглядела обеспокоенной, но я не знал, почему. Рядом с нею стоял Беной Сен в тюремной одежде, протягивая вперед ладонями вверх закованные в наручники руки. Я пытался пошевелиться, подняться из воды, но тело отказывалось слушаться. Сен и Энни пропали вдалеке, а течение все несло и несло меня. Неожиданно я оказался в холодной пещере, с потолка капала вода. Передо мной стоял Маколи в вечернем костюме и залитой кровью рубашке, его единственный остекленелый глаз был направлен точно вперед. Собрав все силы, я повернулся, стараясь увидеть, на что он смотрит. В темноте проступали лишь неясные очертания каких-то фигур. Я напрягся, пытаясь рассмотреть их получше, но ничего не вышло. Полумрак превратился в черноту, и я почувствовал, что тону.

Я плыл. Под водой. Откуда-то доносились звуки — несмолкающий стук. Сверху под воду пробивался свет. Я поплыл к нему. Стук усилился, стал четче. Я всплыл на поверхность и обнаружил, что лежу на своем стуле. Стучали в дверь. Я встал, покачиваясь, не без труда добрался до двери и повернул ключ в замке. Передо мной стоял Несокрушим. Судя по всему, мой вид его потряс.

— Прошу прощения, сержант, — пробормотал я. — Кажется, лекарство, которое мне вчера дали врачи, меня вырубило.

Уши у бедняги побагровели. Он протянул мне несколько машинописных страниц мелким шрифтом: