Семь ангелов - Николай Усков

– С какой стати?

– Ах, мой бедный Кен! Забыл вам сказать. Я ведь де Бофор. Я единственный прямой потомок кардинала Хуго. Осмотрительный де Бофор выдал свою конкубину по имени Клара за одного знатного рыцаря, чтобы пресечь всякие слухи. От этого рыцаря и происходит мой нынешний титул. Но в семье бережно хранили предание об истинном своем родоначальнике, а также о том, что в Авиньонском дворце спрятаны наши сокровища. Наши, – повторил Антуан. – Увы, это я обменял ливрею своего пращура на замечательного Шагала. Однажды я увидел его в столовой Климова. Я глубоко сожалел об этом безрассудном поступке, как только узнал, что Теодор нашел в часовне де Бофора тайник с документами. Это была катастрофа. Случайно мне стало известно, что у Ивана проблемы. Договориться с ним оказалось крайне просто. Он, и только он – истинный виновник гибели Климова.

– Но именно вы убили Лизу, – Алехин сжал кулаки.

– Эй-эй! Без глупостей, – предупредил Антуан. Он перекинул фонарик в левую руку и ловко достал из кармана пиджака маленький револьвер. – Да, мне пришлось ее устранить. Когда вы там валялись в парке без сознания, мадемуазель Климова заявила, что завтра же опубликует духовную Климента. У меня не было выбора. Не надо было шляться по паркам, мой дорогой мосье Кен.

– Ах ты, сука, – Ксантиппа бросилась на Антуана, но тот резко отшвырнул ее в сторону. Пылкая отлетела и плюхнулась на пол.

– Каблук! Мои лабутаны! Сука! Говнорыло! Свиноматка крашеная! – визжала Ксантиппа, потрясая в руках отвалившимся каблуком. Раздался дикий грохот: Антуан выстрелил. Алехин мгновенно оглох. В комнате стало тихо.

– Я не хочу никого убивать, вы и так умрете, но, ради бога, заткнитесь, – страдальчески процедил дю Плесси.

– Ксантиппа, ты жива? – испуганно спросил Алехин. – Слава богу! – он увидел Пылкую, сидевшую на полу с каблуком в руках. Она с изумлением смотрела на дю Плесси.

– Мадемуазель, неужели вы могли подумать, что я польщусь на вашу сомнительную красоту? Вот и сейчас эта ваша чудовищная хризантема на бретельке! Какой моветон.

– Лучшие женщины носят хризантемы на груди. Это символ чистоты, – возмутилась Ксантиппа.

– Ну, наш разговор, по-моему, подошел к концу. Я, если позволите, пойду…

– Постойте, – перебил его Алехин, – а что вам мешало просто выкрасть дневник де Бофора? Вы же поселили меня в своем доме.

– Во-первых, я скверно знаю латынь. Увы! Во-вторых и в главных, мосье Кен, вы специалист, и я хотел посмотреть, как вы будете действовать. Я, в отличие от вас, шел по совершенно ложному пути – искал каких-то ангелов семи сфер небесных. Впрочем, именно благодаря этой гипотезе я оказался в капелле архангела Михаила. Что ни говори, без монограммы INRI, которую я разглядел там в розетке, пока мадемуазель Ксантиппа отмокала в фиш-спа, – он обворожительно улыбнулся Пылкой. Та презрительно прошипела: «Гнида». – Так вот, если бы я не разглядел тогда эту монограмму, мы бы здесь сейчас не беседовали.

– Но вы же познакомились с Ксантиппой случайно?

– Случайностей не бывает, мой дорогой друг. Сначала я позвонил вам в Москву, представившись комиссаром Комндомом, потом узнал, когда приземляется ваш борт в аэропорту Ниццы и решил проследить за мадемуазель Ксантиппой. Она явно находилась в поисках, а потому познакомиться с ней не составило большого труда.

– Это я в поисках? – вскрикнула Ксантиппа.

– Мадемуазель, при всем уважении к вам, закройте рот, или мне придется закрыть его при помощи этой игрушки, – Антуан раздраженно тряхнул револьвером. – За пару дней нашей совместной жизни вы меня очень утомили.

– Как вы убили Лизу?

– Ох, очень просто. Я вообще убиваю просто. Лиза, Ксантиппа и слуги были заняты вами. На прикроватном столике мирно стояла бутылка минеральной воды. Я открыл ее и высыпал туда цианид, – я его постоянно ношу с собой. Привычка, – извиняющимся голосом сообщил Антуан. – Оставалось только посоветовать Лизе выпить полтаблетки феназепама… Ну ладно, мне пора…

Алехин зажмурился, ожидая, что сейчас прогремит выстрел.

– Мой дорогой мосье Кен, вы умрете собственной смертью, не волнуйтесь. Мне некуда торопиться. Через неделю-другую я вернусь сюда и заберу свое имущество. Я принесу вам цветочки, мадемуазель Ксантиппа, – издевательски сообщил Антуан, – а теперь, мосье Кен, отойдите от двери и без глупостей. Иначе я прострелю вам коленные чашечки, и вы умрете не от голода и жажды, а от болевого шока и потери крови.

Алехин отошел в сторону.

– Прощайте, мои дорогие, – раздалось уже из-за двери. Засов щелкнул. В комнате стало темно. Ксантиппа всхлипывала. Алехин услышал, как где-то далеко ухнула дверь.

– Кенчик, мы умрем, – прорыдала Ксантиппа.

– Наверное, – согласился Алехин.

Авиньон, лето Господне 1348 года, месяца декабря 3-й день

Долго ничего не писал сюда, чему были причины. Сегодня, наконец, прибыла в Авиньон моя Клара со своей матерью и маленьким Хуго. Встречать их отправил Томазо из Генуи, чтобы не было потом разговоров. Томазо препроводил Клару в новый дом, который стоит на моей улице отдельно. Это видят все. Под землей же наши дома соединяет потайной ход. Могу я теперь прямо из своего кабинета спуститься по лестнице в некую каморку, а оттуда добраться до опочивальни Клары. И как же хитро придумано. Внешне каморка эта выглядит как кладовая или келья для уединенных размышлений. Но одну из плит пола можно поднять при помощи механизма, спрятанного в стене. Когда открыл Кларе секрет наших домов, она прыгала от восторга.

Сколь радостно было снова прижать ее к себе. Даже не поехал в консисторию, сославшись на недомогание.

Малыш Хуго вовсю говорит, правда, свое. Могу только предполагать, чего он хочет или на что указывает. Клара ребенка понимает, я же решил записывать сюда слова его языка, чтобы в другой раз знать, о чем он бормочет.

«Око» – это окно,

«дяка» – дядя,

«тульчик» – стульчик,

«феб» – я с ужасом подумал, что поминает он поганого и нечестивого Аполлона, но Клара пояснила, что это всего лишь «хлеб».

«пукок», то есть «пушок» – тыкал он пальцем в мою накидку из горностая,

«ляпа касная» – это кардинальская шляпа, красная, ибо одного она цвета с кровью мучеников во Христе,

«цаца» – святое распятие, которое увидел у меня на груди. Сначала Хуго очень обрадовался и дергал за него. Когда же я собрался уходить, то разревелся так, будто лишили его самого важного. Отсюда следует, что и в несмышленом возрасте живет в нас упование на Господа.

Малыш успокоился, лишь когда я снял святое распятие и дал ему подержать. Видя его счастливым и смеющимся, решил, что не смогу теперь забрать свой крест обратно. Клара рассердилась, говоря, что распятие стоит очень дорого, сплошь покрыто эмалями и камнями и нельзя неразумному созданию не только дарить, но даже давать подержать такую красоту. Я же ответил, что единственное, что ценно на этом свете, – это счастье нашего Хуго. Подумав, добавил, что вижу в этом происшествии знак Божий, ибо сам Господь предопределил Хуго к святому служению. Внезапно с Кларой случилось что-то странное. Она разрыдалась так, что не сразу смог ее успокоить.