Жорж Бизе - Николай Савинов

…2 апреля версальцы заняли парижский пригород Курбевуа, через который в Париж поступала значительная часть продовольствия.

— Боюсь, что эта ужасная победа Версаля еще не конец! К тому же эти типы из Версаля неописуемо подлы! Все эти мошенники, предатели, сводники всякого рода производят престранное впечатление во дворце короля-солнца! Какая грязь!

…Бисмарк наложил строжайший запрет на общение своих войск с населением. С этой стороны опасность не грозила. Бизе, одинаково не способный принять ни Коммуну, ни ее противников из Версаля, выбрал как бы «нейтральную», хотя и захваченную немцами полосу. Оккупированы были 43 департамента, так что вариантов, в сущности, не имелось.

— Здесь мы совсем как в Германии. В Компьене расположены четыре тысячи пруссаков. Они много говорят о походе на Париж. Считаю себя обязанным признаться, что поведение наших врагов заставляет меня краснеть за поведение наших парижских собратьев. Здесь уважают женщин, семью, собственность. Если бы Сессе, этот второй Трошю, пожелал действовать, все уже было бы кончено.

Жан-Мари Сессе руководил буржуазными батальонами Национальной гвардии, к которым был близок Бизе. Но после провозглашения Парижской Коммуны Сессе распустил батальоны и перебрался в Версаль.

— Что будет с Парижем?.. Куда мы идем?.. На каждой улице при помощи динамита взорвут несколько домов, чтобы устроить таким образом быстро и прочно баррикады! Захватывают кассы страховых обществ, железных дорог и проч. Упраздняют квартирную плату, арендные договоры и т. д. Так не может продолжаться, это невозможно! Но пока все это кончится, мало ли что еще случится!

Как явственно слышен голос Эме!

Компьен все же не идеально спокойное место. В начале апреля Бизе перебираются в Везине.

— Мы застряли здесь без вещей, без книг, и никакой возможности вернуться в город! Вчера дрались. Сегодня палят пушки (эге, держись, опять начинается!). Ну и время! Ну и страна! Ну и люди! Ну и нравы!..

Людовик Галеви вносит запись в свой дневник.

Четверг 25 мая.

Сен-Жермен. Под моими ногами курится река в клубах утреннего тумана. Громада Монт-Валерьен возникает в радостных лучах солнца. Пушки бьют через равные промежутки по Парижу. При каждом выстреле легкое облачко дыма поднимается к небу. Опершись на балюстраду, я долго смотрю, как Париж бомбардируют французы.

Есть ирония в том, что Тьер обстреливает в этот момент укрепления, построенные по его собственному приказу.

Париж в огне.

Два англичанина обедают рядом со мной, в большом зале отеля «Резервуар» и я слышу, как один говорит другому абсолютно бесстрастным тоном: Montretout is the best place to see Paris burn. («Монтрету — лучшая точка, чтобы видеть, как полыхает Париж».)

В то время как англичане дают мне столь ценные сведения, мальчишка-газетчик кричит под окошком отеля: «Покупайте последний выпуск «Petit Moniteur». Горящий Париж! Одно су, большие пожары в Париже!»

А рядом со мною какой-то противный старик говорит официанту:

— Бифштекс с кровью, я сказал вам, кровавый бифштекс!

Так… Значит, именно Монтрету — лучшее место, откуда виден горящий Париж! Англичане — практичные люди, они умеют выбирать наилучшее направление… Что ж, пойдем в Монтрету! Погода великолепна и клубы дыма поднимаются прямо к небу. Полно народа.

— Что это полыхает вон там?

— Министерство финансов.

— А там, чуть левее?

— Пале Руайяль.

— А вон там, справа?

— Да это же Государственный совет!

Вдруг громкий взрыв и густое облако дыма. Это Люксембургские пороховые склады.

Англичане уже тут как тут… У них три бинокля… три… Один полевой… один маленький… и подзорная труба на подставке… Время от времени они сверяются с планом Парижа и что-то заносят в маленькую записную книжку. Они расплылись в улыбках — насколько способен к улыбке рядовой англичанин. Они выбрали дивное место! Погода отличная, их бинокли прекрасны — и пылает Париж! Время от времени они присаживаются на переносную скамеечку. Они ничего не забыли… у них собственная скамеечка. Ничто так не раздражает, как эти два англичанина, расплывающиеся в улыбках. Они вызывают желание взглянуть на пылающий Лондон…

…Бизе слышит грохот пушек, стреляющих по Парижу.

— В течение двенадцати часов нас оглушала канонада. К нам приходят беженцы из Курбевуа, Нейи и т. д., и все в один голос говорят, что предпочитают национальных гвардейцев.

…Как понять эту фразу Бизе? А очень просто! Версальцы уже заняли и Курбевуа, и Нейи — и там воцарился террор.

— Мы здесь, увы, в полной безопасности, — продолжает Бизе. — В Рюэле могут сражаться, а в Везине пруссаки у себя дома. — Их патрули множатся, но это не создает неудобств, и, по всей вероятности, они не займут Везине. — Через несколько часов исполнится месяц со дня восстания, но ничто, абсолютно ничто не дает возможности предвидеть, когда же наступит конец этому развалу.

Пруссаки разоружили национальных гвардейцев в Пюто, Карьер, Сен-Дени и др. Округа Сены и Уазы, конечно, не состоят из сторонников Коммуны, но они объяты великим отвращением к правительству Версаля, и, по правде сказать, есть за что! Циркуляры г. Тьера, по-моему, совершенно чудовищны как с точки зрения политики, так и с точки зрения гуманизма. Солидные военные признают, что взять Париж более чем трудно. Нейи, Курбевуа, Медон, Шомар были разрушены за две недели перестрелок больше, чем за пять месяцев осады. Повреждена Триумфальная арка… Я совершенно утратил мужество и боюсь, что у нас нет больше никакого будущего.

Пойду сейчас в деревню, чтобы посмотреть там пианино. Хочется попробовать поработать, забыться. Призывают благонадежных национальных гвардейцев. Давно пора! Что до меня, то я не шевельнусь. Меня одинаково тошнит и от левой, и от правой, и от центра…

Наполеон, Трошю, Тьер, Клюзере — все, на мой взгляд, одинаково глупы и отвратительны. Кто следующий?..

Часть позиций Коммуны захвачена и версальцы бушуют. Казни, аресты.

Людовик Галеви вносит новую запись в дневник.

«Везут арестантов. Сначала — два фанфариста и пять или шесть жандармов с револьверами в кулачищах; потом, между двумя рядами солдат, пленники: женщины, старики, парнишки двенадцати лет, закутанные в шинели национальных гвардейцев, доходящие им до пяток… Младенец восьми или десяти месяцев на руках у матери! Почти все арестованные — с обнаженными головами. За конвоем — повозка, и в этой повозке — труп огромного старика с длинной седой бородой. Рядом с трупом — напряженные и постоянно ударяющиеся о борт повозки двое раненых. В той же повозке — женщина, связанная по рукам и ногам: говорят, что она убила капитана ударом ножа. Очень бледная, очень спокойная. Через разорванное платье видно обнаженное плечо. Волосы в беспорядке. Сзади повозки — Человек в кандалах между двумя конными конвоирами. Арьергард из восьми или десяти уланов. Один из них, самый последний, вдруг останавливается на мгновение и тихо шепчет: «Это неслыханно, чтобы в Париже… это неслыханно! И баррикады, и баррикады… и ружейные залпы… и канонада…»