Четыре друга эпохи. Мемуары на фоне столетия - Игорь Оболенский

Михаил Ле-Дантю, потомок обрусевших французов, учился вместе с Кириллом в Академии художеств в Петербурге, откуда был исключен за «левизну артистических идей», как вспоминал Илья Зданевич. Он же оставил такое описание друга своего брата: «Ледантю был не только превосходным художником, но он был и самым зрячим художником своего времени. Один порок, и притом наследственный, преследовал Ледантю — он был пристрастен к вину. Той дело, приходя к нему, я заставал его пьяным или отсыпавшимся после попойки. Ледантю стыдился, пытался скрывать свой недостаток, но вино было сильнее его. Я думаю, оно и послужило причиной его гибели.»

— Когда Илья с Кириллом только начали покупать Пиросмани, — вспоминала Мирель Зданевич-Кутателадзе, — над ними все издевались. Тогда этого художника никто не понимал. Но братья все равно устроили у себя дома однодневную выставку работ Пиросмани, имевшую некоторый успех.

В 1922 году в Грузию приехал Константин Паустовский, в то время — корреспондент газеты «Закавказский гудок». Знакомые сняли ему комнату в доме у Зданевичей, со старшим сыном которых будущий знаменитый писатель подружился.

Когда Паустовский приехал в Тифлис, Илья Зданевич уже жил в Париже, а Кирилл постоянно был занят. Потому писатель общался с родителями братьев, в основном — сих матерью, Валентиной Кирилловной.

Другим его собеседником была жена Кирилла Зданевича Валерия, которую Паустовский в своих мемуарах вывел под именем Мария. Как-то она попыталась продать серьги, чтобы помочь мужу купить картину Пиросмани.

В 1936 году Валерия Валишевская стала женой Константина Паустовского.

На тот момент у Кирилла уже была другая семья, и никаких обид между ним и Паустовским (в семье Зданевичей писателя звали просто «Лауст») не возникло. Константин Георгиевич написал предисловие к книге Кирилла Зданевича «Нико Пиросманишвили». А Кирилл Зданевич оформил книгу Паустовского «Бросок на юг».

На ее страницах писатель высказал свое первое впечатление от творчества братьев

Зданевичей, которое он испытал, поселившись в доме на улице Бакрадзе.

«На столах горами были навалены рисунки, главным образом кубистические. Все женщины на этих рисунках были похожи на подруг неандертальского человека. Иногда огромные молнии с широкими хвостами разрубали на этих рисунках падавшие во все стороны дома. Очевидно, так было изображено землетрясение. Я не решался спросить Кирилла Зданевича, что значат эти рисунки. Кирилл был неразговорчив.

Брат Кирилла — Илья — уже второй год жил в Париже и подружился там с Пикассо. Об Илье у Зданевичей говорили так, будто он только что вышел за дверь. Все делалось, как любил Илья. Никто не смел трогать его вещи. К этому все, особенно Валентина Кирилловна, отнеслись бы как к кощунству.

Первое время я добросовестно читал поэмы Ильи — «Осла напрокат» и «Янко, круль албанской», — но мало что понимал в них. У меня начинала болеть голова. Но я не мог признаться в этом: непонимание стихов Ильи было для его родных и друзей признаком полной бездарности и мещанства».

Много лет спустя, когда закончится уже вторая по счету мировая война, Константин Паустовский и Кирилл Зданевич станут большими друзьями. Писатель навещал друга в Тбилиси, где они ходили на стадион болеть за тбилисское «Динамо». А Зданевич ездил к Паустовскому в Москву.

— Я тоже каждый раз, когда приезжала в Москву, — рассказывала мне Мирель Зданевич-Кутателадзе, — обязательно приходила в писательский дом в Лаврушенском переулке к Паустовскому. И каждый раз у меня от смеха болел живот, таким Константин Георгиевич был веселым человеком. Одно время он был женат на Валерии Валишевской, первой жене отца. Валерия была сестрой известного польского художника Зиги Валишевского, чьи работы висели в кабинете писателя. Сама Валерия тоже была художницей, но, кажется, никогда не работала.

Она была довольно своеобразной женщиной. После того как Валишевская разошлась с моим отцом, она вышла замуж за доктора Навашина и уехала с ним в Америку. После возвращения в СССР они развелись. Тогда-то Валерия и стала женой Паустовского. Удивительно, что она воспитывала сына Навашина Сергея, а своего родного сына Павла не хотела видеть.

У меня с Валишевской сложились хорошие отношения. Мы встречались, когда она была женой Паустовского. Я любила бывать у них. Константин Георгиевич был очень умным и интересным человеком. Они с папой дружили. Помню, мы все вместе ездили на Оку, где Паустовский обожал удить рыбу. После рыбалки варили замечательную уху.

Папа и Паустовский одно время были влюблены в одну женщину — Ольгу Ивинскую, ставшую последней любовью Пастернака. С нею папа познакомился во время заключения в Воркуте. Я даже один раз была с папой у Ивинской в гостях. На меня она произвела очень хорошее впечатление. Борис Леонидович знал об этой влюбленности, знал о том, что она платоническая, но все равно, кажется, ревновал. Папа очень любил Пастернака. Когда тот умер, ездил в Переделкино на его похороны.

После окончания Первой мировой (Кирилл находился на фронте, а Илья был военным корреспондентом газеты «Речь» и успел поработать у военного министра Керенского) и большевистского переворота в Петрограде братья приехали в Тифлис. Теперь это была столица независимой Грузии.

Вместе с художниками Сергеем Судейкиным и Ладо Гудиашвили Зданевичи расписывали стены артистического кафе «Химериони». Илья иногда брался за кисть (в 1922 году он придумал роспись для ткани, из которой жена художника Судейкина Вера сшила себе платье), но все больше и больше тяготел к литературе. Да и узоры для платья Судейкиной (впоследствии ставшей женой композитора Игоря Стравинского) были выполнены в виде букв, из которых состояли слова заумных стихов.

Все поступки Зданевича объяснялись его приверженностью футуризму. Он на самом деле был человеком будущего. На придуманном им сто лет назад «ывонным языке» будет говорить «продвинутая» интернет-молодежь XXI века. Только в двухтысячных этот язык назовут «языком подонков».

Интернет-язык нового столетия и тексты Зданевича на самом деле весьма и весьма схожи. Точнее, их объединяет полное отсутствие правил — как слышу, так и пишу. «Превед, медвед», «афтар, выпей иаду», — эти выражения прочно вошли в обиход жителей виртуальной реальности.

«Здесь ни знают албанскава изыка и бискровнае убийства дает действа па ниволи бис пиривода так как албанский изык с руским идет ат ывоннава.» — между тем уже сто лет назад писал Зданевич.

Самая известная вещь Ильи Зданевича, написанная на «ывонном языке», — пьеса «Янка, круль албанскай». Уже находясь в эмиграции, он так вспоминал о создании этого произведения: «Как человек неталантливый и ленивый, писал я его долго и в два приема. Начал писать его в тюрьме при старом режиме. Послал в цензуру напечатать первую версию. Цензор Римский-Корсаков, сын композитора, он, кажется, здесь в Париже, придрался к фразе «ю асел.» и, считая, что это пародия на царствующую особу, запретил «Янку» к печати. Революция меня вывела на свободу. Я принялся писать вторую версию, проводя дни в Таврическом и в доме Кшесинской. «Харам бажам глам», — было написано после речи Керенского по поводу принятия портфеля министра юстиции против желания Совета, а «ае бие бао биу бао» — после речи Ленина о том, кто выиграет от войны.