Пентаграмма - Ю Несбе

— Приятно здесь пахнет, — сказала Беата.

— Думаете?

— Да. Мне нравится такой кухонный запах. Я вообще кухни больше люблю, чем гостиные.

— Правда? — Олауг Сивертсен склонила голову набок. — Значит, в этом мы с тобой похожи: я тоже «кухонный» человек.

Беата улыбнулась:

— В гостиной человек старается выглядеть таким, каким хочет себе казаться, а на кухне расслабляешься и словно понимаешь, что нужно быть самим собой. И на «ты» сразу хочется перейти, верно?

— Да, я тоже это замечала.

Женщины рассмеялись.

— Знаешь что? — сказала Олауг. — Я рада, что они прислали именно тебя. Ты мне нравишься. И не надо краснеть, милая, я всего лишь одинокая старуха. Румянец для кавалеров прибереги. Или ты у нас замужем? Нет? Ну да это горе поправимое.

— А у тебя был муж? — спросила Беата.

— У меня? — Олауг рассмеялась и поставила на стол чашки. — Нет, я была такая молоденькая, когда родился Свен, что никакой надежды не было.

— Неужели никакой?

— Ну, какая-то была, наверное. Хотя в те времена такая женщина ценилась не слишком высоко, и предложения если и делали, то мужчины, которые больше никому не нужны. Трудно было, как говорили, «подыскать себе пару».

— Все потому, что ты мать-одиночка?

— Потому что отец у Свена — немец, милая.

Чайник на плите тихонько присвистнул.

— Тогда понимаю, — сказала Беата. — Ему, наверное, тяжело было в детстве?

Чайник засвистел громче, но Олауг смотрела прямо перед собой, словно не слышала.

— Ты себе даже не представляешь, насколько тяжело. Я до сих пор плачу, когда вспоминаю. Бедный мальчик, — вздохнула она.

— Чайник…

— Смотри-ка. Вот, уже маразм.

Олауг сняла чайник и заварила чай.

— А сейчас чем он занимается? — Беата взглянула на часы: без четверти пять.

— Импортом разных товаров из бывших стран соцлагеря. — Олауг улыбнулась. — Не знаю, какой доход это ему приносит, но слово мне уж больно нравится — «импорт». Глупость, да? А мне нравится.

— Ну, значит, все у него сложилось хорошо, несмотря на тяжелое детство.

— Это да, но не сразу. И у вас в архивах он есть.

— У нас там многие есть. С кем не бывает!

— Но когда он переехал в Берлин, словно случилось что-то. Уж не знаю что. Свен никогда не любил рассказывать, чем занимается. Все держал в таком секрете! Я думаю, он разыскивал отца и разыскал. Это сильно повлияло на его самооценку. Эрнст Швабе был незаурядным человеком. — Олауг вздохнула. — Но я могу и ошибаться. Так или иначе, Свен изменился.

— Каким образом?

— Спокойней стал. Раньше он целыми днями будто охотился.

— За чем?

— За всем: деньгами, острыми ощущениями, женщинами. Знаешь, он похож на отца. Неисправимый романтик и сердцеед. Ему — Свену — нравятся молоденькие женщины. И он им тоже. Подозреваю, что он, наконец, нашел себе одну, особенную. По телефону он говорил, что у него для меня новости. Радостный такой был.

— Что за новости? Не сказал?

— Сказал, что пока не будет говорить, скоро приедет сам.

— На виллу Валле?

— Да, сегодня вечером. Ему сначала нужно на встречу. Переночует в Осло, а потом обратно уедет.

— В Берлин?

— Нет-нет. В Берлине он давно уже не живет. Он сейчас в Чехии. В Богемии, как я люблю ее называть. Это я рисуюсь. Бывала там?

— Э-э-э… в Богемии?

— В Праге.

Мариус Веланн сидел в четыреста шестой комнате и из окна смотрел на девушку, которая расстилала полотенце на лужайке перед общежитием. Она была похожа на ту, из триста третьей, которую он со зла стал называть Ширли — она напоминала Ширли Мэнсон, солистку группы «Гарбидж». Но нет, не она. Солнце над Осло-фьордом скрыли облака. Наконец-то в городе тепло, а на неделе обещали сильную жару. Лето в Осло. Мариус Веланн так этого ждал. Куда лучше, чем родной Бё-фьорд, где его дожидался полярный день и подработка на автозаправке, мамины пирожки и бесконечные папины вопросы о том, зачем он поступил на журналистику в Осло, если он прирожденный инженер-строитель и мог бы учиться в Тронхейме, в Норвежском университете науки и техники. А еще однообразные субботы в местном клубе, где полно пьяных соседей и одноклассников, которым не удалось вылезти из своей глуши и которые теперь вопят, что те, кто уехал, — предатели. На танцах — музыканты, которые называют себя «блюз-бэндом», а сами не в силах отличить «Криденс» от «Ленерд Скинерд».

В Осло он остался не только из-за этого. Он получил работу своей мечты. Он будет писать. Слушать музыку и получать деньги за то, что напечатает о ней свое мнение. Последние два года он рассылал обзоры в разные известные газеты — все безрезультатно, а на прошлой неделе приятель познакомил его с Рюнаром из редакции журнала «Соу Уот!». Тот рассказал, что когда-то держал магазин одежды, но продал его, чтобы работать над «Зоной» — бесплатной газетой, которой предстояло увидеть свет в августе. Приятель сказал, что Мариусу нравится писать обзоры, Рюнар сообщил, что ему нравится рубашка Мариуса, и тут же принял его в штат. Мариус должен был отображать «новоурбанистические ценности, отзываясь о поп-культуре с иронией — не холодной, но теплой, проницательной и всесторонней» — так сформулировал задание Рюнар. Это обещало немыслимо обогатить Мариуса. Пусть не деньгами, но бесплатными билетами на концерты и фильмы, а также доступом в модные заведения и те круги общества, где можно было обзавестись полезными связями на будущее. Это его шанс, а значит, надо как следует подготовиться. Разумеется, информации для будущих обзоров у него было предостаточно, но он одолжил пару дисков из коллекции Рюнара, чтобы более полно ознакомиться с антологией популярной музыки. Последние дни прошли на волне американского рока восьмидесятых годов: «РЕМ», «Грин Он Ред», «Дрим Синдикет», «Пиксис». Сейчас, например, в проигрывателе пели «Вайолент Фэмз». Звучит немодно, но энергично: «Let me go wild. Like a blister in the sun».

Девушка внизу поднялась с полотенца. Прохладно. Мариус проследил за ней взглядом до соседнего корпуса. Увидел, как мимо нее проехал велосипедист, по виду курьер, и закрыл глаза. Пора уже что-нибудь написать.

Отто Танген потер глаза желтыми от никотина пальцами. В автобусе чувствовалось напряжение, которое со стороны можно было принять за всеобщее спокойствие. Никто не двигался, никто ничего не говорил. Было двадцать минут шестого, а экраны застыли без всякого движения, лишь маленькие белые цифры в углу отмечали время. По телесам Отто скатился очередной ручеек пота. Вот так посидишь-посидишь и решишь, что кто-то поигрался с оборудованием и подсунул тебе вчерашнюю запись.

Он забарабанил пальцами рядом с клавиатурой. Паскудник Волер ввел запрет на курение.