Ирландия - Эдвард Резерфорд

Еще в шкафу хранились небольшие стопки монет. В Дифлине викинги-купцы пользовались не только старыми круглыми деньгами и кусочками серебра, но и монетами со всей Европы, хотя в городе поговаривали о том, чтобы открыть собственный монетный двор, как это сделали англичане. Моран хранил парочку старых монет с монетного двора Альфреда Великого из Англии и даже одну, которой особенно гордился, двухвековой давности, со времен самого святого римского императора Карла Великого.

Аккуратно положив все со стола в шкаф, Моран запер его и отдал ключ жене.

Рабочий день близился к концу. Путь его лежал мимо всевозможных мастерских. Здесь мастерили гребни для волос, мебель, конскую упряжь, плели ковры, продавали драгоценные камни. Дела у ремесленников в поселке викингов шли хорошо. Проходя мимо кузни, Моран улыбнулся, ведь его предки тоже занимались кузнечным промыслом. Правда, оказалось, что прибывшие на остров норманны лучше управляются с железом и чеканной сталью, чем коренные жители.

Повернув на Фиш-Шэмблс и проходя мимо закрытых уже торговых рядов, Моран встретил одного знакомого купца. При виде его купец уважительно кивнул. Продавал он самый ценный товар – золотистый янтарь, который долго добирался сюда из России по балтийскому торговому пути. Во всем Дифлине лишь несколько мастеров могли себе позволить такую роскошь, и Моран был одним из них.

Моран Макгоибненн. По-ирландски это звучало как Макгоуэн, сын кузнеца, ведь и отец, и дед Морана носили имя Гоибниу. Только в самых последних поколениях семьи получили эту фамилию как свою собственную. Человека могли называть Фергусом сыном Фергуса, или он мог принадлежать к великому королевскому роду, как, например, О’Нейл, но имя клана не обязательно было именем семьи. Однако Моран и его дети теперь носили фамилию Макгоибненн.

И это признали все в поселке: и ирландцы, и викинги. Несмотря на молодость, Моран уже заслужил уважение своим искусным мастерством ювелира. К тому же все знали его как человека осмотрительного и благоразумного, к которому всегда можно обратиться за советом. Отец Морана умер через два года после того, как перебрался в Дифлин. Это было великим горем, но Моран знал: отец гордился бы им, будь он жив. Почти неосознанно, словно бы для того, чтобы сохранить память об отце, Моран вскоре после его смерти стал проделывать его любимый трюк и разглядывал собеседника одним глазом, когда хотел поторговаться или же проучить человека. Когда жена жаловалась на эту его привычку, Моран лишь смеялся, но продолжал поступать по-своему.

В конце Фиш-Шэмблс находилась широкая деревянная набережная. Там все еще было людно. С одного из баркасов как раз выводили группу рабов в железных ошейниках, соединенных между собой цепью. Моран бегло, но внимательно осмотрел их. Рабы выглядели сильными и здоровыми. Дифлин был главным рынком рабов на острове, и сюда регулярно приходили корабли из большого британского работоргового порта Бристоля. Моран считал англичан хорошими рабами, при всей их медлительности и покорности. Он быстро прошел вдоль набережной туда, где, скорее всего, мог находиться его друг. И конечно же, нашел его именно там. Моран помахал ему рукой, и Харольд с улыбкой махнул ему в ответ.

Отлично. Значит, он ни о чем не подозревает.

Увести Харольда с причала удалось не сразу, хотя он и обрадовался приходу друга, а это уже кое-что. Правда, больше всего остального Харольда занимало то, станет ли Моран восхищаться его новым детищем и предметом его гордости, над которым он сейчас работал. Разумеется, выразить восхищение Морану было совсем не трудно.

– Великолепно! – согласился он.

И в самом деле, зрелище было впечатляющее.

Корабль викингов. Во всем скандинавском мире Дифлин славился своими кораблями. Конечно, были и другие верфи – и в Скандинавии, и в Британии, но за самыми лучшими все отправлялись в Дифлин.

Как и каждый житель поселка, Моран уже знал, что новое судно будет каким-то особенным, но теперь с корпуса наконец сняли часть лесов, и стали видны очертания будущего корабля. Он был огромен.

– На ярд длиннее, чем все, что были построены в Лондоне или Йорке, – с гордостью сообщил Харольд. – Идем, посмотришь изнутри. – Он сразу направился к трапу, и Моран поспешил за ним.

Морана всегда изумляло то, что Харольд, несмотря на хромоту, мог ходить очень быстро, даже быстрее других людей. Глядя, как его друг взбегает по трапу, а потом со смехом перепрыгивает через борт, он восхищался его проворством. Впрочем, он познакомился с Харольдом лишь тогда, когда молодой норвежец только начал работать в порту, и понятия не имел, что эта легкость добыта годами болезненных тренировок и изнурительных усилий.

Все началось после той встречи с Сигурдом. Рано утром Харольд обычно помогал отцу, но с середины дня всегда был свободен, тут-то и начинались его упражнения. Сначала – физические. Харольд безжалостно гонял себя. Не обращая внимания на боль и унижение из-за постоянных падений, маленький мальчик заставлял себя ходить как можно быстрее, волоча искалеченную ногу и заставляя ее работать. Со временем он уже не только ходил, но и бегал, пусть неровно и припадая на больную ногу. Он даже научился перепрыгивать через препятствия, опираясь на здоровую ногу и поджимая под себя увечную. Вечером к нему обычно присоединялся отец. Вот когда начиналось настоящее веселье.

Сначала отец сделал для него деревянное оружие: топор, меч, кинжал и щит. Два года их занятия скорее напоминали игру, в которой отец учил Харольда наносить удары, парировать, делать выпады и избегать ударов противника.

– Отходи! Держи равновесие. Теперь бей! – кричал отец.

И мальчик, размахивая игрушечным топором, послушно выполнял все, что велел его учитель. К двенадцати годам он стал уже весьма искусен, и отец со смехом говорил:

– Мне его не одолеть!

В тринадцать Харольд получил свое первое настоящее оружие. Оно было легким, но уже через год отец выдал ему более тяжелое. Когда Харольду исполнилось пятнадцать, отец признался, что больше ничему не может его научить, и отправил юношу на побережье к одному своему другу, большому мастеру по этой части. Именно там Харольд не только отточил до совершенства искусство ведения боя, но и научился использовать свое увечье, для того чтобы наносить неожиданные удары, которые могли застать врасплох любого противника. К шестнадцати годам равных ему просто не было.

– Как странно, – простодушно сказал однажды ему отец, без всякой задней мысли. – Угрожая твоей жизни, тот датчанин, сам того не ведая, оказал тебе услугу. Представь, кем бы ты был, и посмотри, каким ты стал теперь.

Харольд нежно поцеловал отца и промолчал, ведь он знал: никакое мастерство не избавит его от хромоты.

– Какие безупречные обводы! – крикнул Харольд Морану, когда тот поднялся по трапу.

Харольд не преувеличивал. Корабль действительно был красив. Плавные линии корпуса, обшивка которого делалась из уложенных внахлест и скрепленных заклепками досок, взмывали к высоко загнутому носу с таким изяществом и такой мощью, что любой, кто смотрел на корабль, мог с легкостью представить, как он стремительно летит по волнам, неотвратимый, как сама судьба, направляемая древними норвежскими богами.