Их любовник - Татьяна Богатырева

Искушение приказать: прости меня и забудь то, что я с тобой сделал, было велико. Нет, не так. Оно было огромно. Зимний лорд точно знал, почему надо сделать именно так. Оставить дракона себе. Стать богом. Получить все и сразу: бессмертие, небо, нерассуждающую драконью верность. Любовь. Почти настоящую любовь и почти настоящее доверие.

«Тогда слушай внимательно, дракон. Когда я скажу «ты свободен», приказ вступит в силу».

«Да, мой лорд», — Эль Драко склонил голову, пряча глаза. Он не хотел, чтобы Никель видел в них надежду. Сумасшедшую, отчаянную надежду на чудо. Чудес не бывает, как не бывает любви и дружбы, как не бывает честности и бескорыстия. Ничего, во что верят глупые драконы, даже когда на них вот-вот наденут цепь.

«Ты всегда будешь в здравом уме. Всегда будешь помнить себя. Кто ты есть, кем был, кем хочешь стать. Твое прошлое не будет властно над тобой. Ты сам будешь выбирать, что чувствовать. Никакой боли, если ты этого не хочешь. Никакой ненависти, если ты не выбрал ее сам, осознанно. Ты понял меня, дракон?»

«Да, мой лорд», — он все еще не верил тому, что слышал. Он ждал, когда же прозвучит то самое условие, которое навсегда привяжет его к Никелю. Не как друга, а как раба. Ведь ни один разумный человек не откажется от дракона в собственности.

«Ты не будешь больше покорен чужой воле, даже если твой хозяин прикажет тебе. Только твой выбор. Всегда. Кто бы что тебе ни сказал, что бы ни сделал, ты только сам будешь решать, как поступить. Никаких отмазок. Никаких оправданий. Никакого безумия. Ты услышал меня?»

Эль Драко кивнул. Ему отчаянно хотелось спросить: ну, где уже твой подвох, давай скорее, я измучился ждать удара в спину. Но он промолчал, ведь последнее, что у него осталось — это гордость.

«А теперь скажи мне, Марио, чего ты хочешь. Кроме свободы от безумия, боли и ненависти?»

Эль Дракон хотел бы сказать: любви. Доверия. Твоей дружбы. Неба на двоих. Совсем немного, Никель, и ничего реального. Ничего, о чем я осмелюсь сказать вслух, потому что меня уже предали, и не один раз. Достаточно.

Но вместо этого усмехнулся ему в лицо.

«Вот так просто, Никель? Свободы будет достаточно. Было бы достаточно. Но кто ж меня отпустит? Я — или неразумный дракон, цистерна драгоценной крови и ливера на опыты, или разумный убийца, которого ждет электрический стул. Так что лучше бери кровь, ливер и медаль за освобождение нации от кошмара».

На это Никель только пожал плечами:

«Оставь эту проблему мне, Марио. За сто миллилитров твоей крови и Пиночета объявят святым, не то что дракона выпустят. А если будет недостаточно, я найду способ тебя защитить. Позволь мне сделать для тебя хотя бы это. Пожалуйста».

«Ладно, раз ты просишь», — кивнул Эль Драко, все еще не веря в чудеса.

«Идем наверх, Марио. Я не хочу прощаться здесь», — сказал Никель, и Эль Драко снова кивнул, позволил себя обнять.

Никель вынес его на руках, завернув с головой в собственную разорванную рубашку. Здесь, в разоренном ангаре, в почти полной темноте, никто не разглядел лица Эль Драко и никто не разобрал их разговора. Пусть так будет и дальше.

Когда он нес Эль Драко по переходам базы, от него шарахались. Даже генерал не осмелился задержать его или о чем-то спросить. Может быть, потому что теперь глаза Никеля светились, как лавовые разломы. А может быть, потому что у сотрудников АНБ внезапно проснулась совесть, что, конечно же, куда менее вероятно, чем превращение оперного кумира в дракона.

Никель поставил его на землю только на взлетной полосе, велев собственным сопровождающим отстать и проследить, чтобы их никто не беспокоил. Но, даже поставив, еще несколько мгновений не выпускал его из рук. Не мог. Не сейчас. Только не сейчас…

Это очень трудно, осознать, что больше никогда не коснешься того, кого любишь. Что больше никогда твое сердце не оборвется от счастья только потому, что он улыбнулся тебе и назвал тебя по имени. Что больше никогда…

Никогда ты не сможешь поцеловать его, хотя бы вот так, целомудренно касаясь губами его соленой, пахнущей гарью и металлом кожи.

Никогда не почувствуешь тепло живого тела ладонями.

Никогда.

Кроме как сейчас. В самый важный, самый счастливый и горький момент твоей жизни, момент, который ты будешь вспоминать до самой смерти. Хранить его. Пересматривать, как самое драгоценное сокровище.

Потому что никогда больше ты не скажешь, глядя ему в глаза:

«Я знаю, что ты не простишь меня. Я сам себя не прощу. Но… я люблю тебя, Марио. Всегда. Просто помни об этом».

«Это приказ, мой лорд?»

Его голос хрипл, насмешлив и ломок, и так хочется сказать: да, это приказ. Помни. Помни меня. Но Никель лишь качает головой, не отрывая взгляда от изможденного, острого и покрытого кровавыми разводами лица. Самого прекрасного лица на свете.

«Это просьба, Марио. Приказов больше не будет. Ты… — Никель сглатывает горький ком в горле, и говорит ясным, внезапно звонким голосом: — Ты свободен».

А потом отступает на шаг, роняя пустые руки, впуская в себя ночной ветер, звуки разогреваемого мотора и желтый, обманчивый свет драконьих глаз. Все, что у него осталось.

«Теперь ты веришь мне, Марио?» — одними губами спрашивает Никель, и ему безумно важно услышать это короткое «да». Как будто от этого зависит больше, чем его собственная жизнь.

«Да», — кивает Эль Драко, еще не совсем веря в реальность свободы, и отступает на шаг.

«Теперь ты можешь отомстить мне, если хочешь. Я приму это, как справедливое наказание. Ты же чувствуешь это? Ты свободен?»

«Да, мой лорд», — произносит Эль Драко одними губами, и его голос снова прерывается, а сам он отступает еще на шаг, и еще… он ждет еще одного чуда. Вот, сейчас, прошу тебя, мой лорд, останови меня, скажи…

«Лети, мой дракон», — так же, одними губами, говорит Никель.

И смотрит, как человеческая фигура растворяется в тумане, а на ее месте возникает дракон. Огромный. Прекрасный. Свободный. Он расправляет крылья, поднимается, и замирает на миг, смотрит на Никеля, будто вот-вот что-то скажет…

А через мгновение его уже нет.

Ни порыва ветра, ни хлопанья крыльев, ничего. Исчез. И когда у ног Никеля что-то падает с глухим звяком, он не сразу догадывается наклониться и поднять… чешуйку. Черную, с ладонь величиной, драконью чешуйку.

Он стоит, держа ее в ладонях, смотрит в пустое ночное небо, и, наконец-то шепчет:

«Прости меня, Марио. Пожалуйста. Когда-нибудь. Прости меня».

И ему кажется, что его услышали. Где-то. Когда-то.

На последних фразах Бонни плакал, даже не пытаясь спрятать слезы. Честно говоря, я тоже. Было безумно жаль двоих придурков, Никеля и Марио… в смысле, Бонни. Из него получился потрясающий дракон. Как будто драконом родился.