За нами Москва! - Иван Кошкин

— С кем поведешься, — вздохнул полковник — Соседи-то у нас те еще…

* * *

Седьмое и восьмое октября прошли спокойно, диверсионные группы Пияшева обнаружили, что противник отошел за Оптуху и перегруппировывает силы. Два дня шли непрерывные дожди, причем восьмого к ним прибавился снег, проселочные дороги развезло так что машины по оси погружались в жидкую грязь. Так или иначе, немцам будет нужно шоссе, но обойти бригаду они попытаются обязательно. Катуков понимал, что распутица не сможет остановить врага, хотя крови ему попортит изрядно. Его люди тоже страдали от холода и сырости, вода собиралась в окопах, невозможно было развести костер, и красноармейцы по очереди ходили в избы, чтобы погреться.

9—10 октября 1941 г.

В ночь на девятое октября немного развиднелось, и полковник понял, что утром следует ожидать немецкого наступления. Утром снова ненадолго заморосило, но было ясно, что затишье кончилось. В 9:00 немцы атаковали центральные позиции бригады на высотах восточнее деревни Первый Воин. Началось третье сражение за Мценск. Гитлеровцы продвигались вперед при поддержке артиллерии и пикировщиков, но теперь Катукову было чем ответить, и приданные батареи вступили в артиллерийскую дуэль с немцами. В 10:00 над полем боя появились штурмовики, и Катуков впервые с начала войны увидел, что такое настоящая авиационная поддержка. Немцы выдвигались к месту сражения по шоссе, по обе стороны которого расстилались поля непролазной грязи, не свернуть, не рассредоточиться. Это была идеальная цель, и «илы» буквально повисли над ней. Восьмерка сменяла восьмерку, пусть летчикам не хватало боевого опыта и меткости, они с лихвой возмещали его дерзостью и упорством, снова и снова заходя на дорогу, стреляя по бронетранспортерам, грузовикам, людям. Немецкое продвижение замедлилось, но остановить атаку не удалось.

В районе Шеино немецкое наступление наткнулось на оборону пограничников, поддержанных танковыми засадами, на окраине деревни завязался упорный бой. Бойцы Пияшева огнем противотанковых ружей повредили немецкий легкий танк, после чего немедленно подожгли его бутылками с горючей смесью, еще одну вражескую машину подбили танкисты. То тут, то там пограничники контратаковали, в окопах завязывались жестокие рукопашные схватки, в ход шли ножи и саперные лопатки. Натолкнувшись на упорное сопротивление, немцы отошли, в течение получаса их орудия обстреливали позиции Пияшева, затем гитлеровцы атаковали снова и после короткого боя опять отошли. Через некоторое время вскоре стало ясно, что здесь им пробиться не удастся. К полудню атаки на этом участке прекратились.

* * *

— Интересно, они что, думают, здесь вообще никого нет?

Старший лейтенант Бурда внимательно наблюдал за тем, как гитлеровские тягачи, выйдя на относительно сухое место, волокут к деревне пятидесятимиллиметровые пушки. Танки противника отстали, фактически вперед вырвались примерно две роты пехоты и три противотанковых орудия, и сейчас немцы деловито везли пушки к деревне, словно и не ожидали встретить здесь какое-то сопротивление. Бурда лихорадочно размышлял: в принципе, цель, конечно, стоящая, при определенном везении подобные твари могли поражать «тридцатьчетверки» на вполне себе боевых дистанциях, так что уничтожить их, наверное, стоило. С другой стороны, этим его засада раскроет свое положение, придется менять позицию, а за это время черт еще знает, что может произойти. Тем временем гитлеровцы вышли на грунтовую дорогу, которая на этом участке была вполне проходима, и, похоже, собирались ехать дальше.

— Шалуны, — пробормотал Бурда.

Он принял решение, и, поймав передний тягач в прицел, аккуратно разнес его тремя выстрелами. К сожалению, «тридцатьчетверка», стоявшая справа, промазала, и две других пушки успели заскочить в переулок, укрывшись за домами. Старший лейтенант Петров, занимавший позицию справа, огня не открывал, чему Бурда порадовался — позиция у Ивана была весьма выгодная, и менять ее бывшему комбату не придется. Сам Бурда отвел KB на двести метров севернее, спрятав танк за длинным, наполовину сгоревшим бараком. Теперь следовало ожидать немецкой реакции. Комроты вылез из танка и прополз немного вперед, чтобы лучше видеть дорогу. В километре от деревни наблюдалась какая-то возня, и старший лейтенант поднес к глазам бинокль. Несколько секунд он рассматривал, что там делает неприятель, затем выругался и в ярости ударил кулаком по обугленному бревну. Немцы развернули на высотке две тяжелые зенитки, и теперь его KB оказался в ловушке. Любая попытка высунуться из-за барака кончится тем, что в нем наделают дырок калибром восемьдесят восемь миллиметров. Внезапно сзади раздался рев дизеля, обернувшись, комроты увидел, как «тридцатьчетверка» Петрова сминает подлесок и лосем проламывается через деревню, разбрасывая обгоревшие бревна. Бурда понял, что задумал старший лейтенант: выскочить на максимальной скорости прямо сквозь дома, маскируясь пожаром, и с дистанции восемьсот метров выпустить столько снарядов, сколько успеет. Тогда, во второй засаде, это сыграло, но здесь немцы уже успели занять позицию! Комроты вскочил и бросился к своему KB, понимая, что единственный шанс управиться с зенитками, — это ударить, пока бешеный Петров отвлекает противника.

— И только лишь во-о-олны прославят в веках геройскую гибель «Варяга»! — Безуглый орал, перекрывая рев двигателя.

Танк трясся и подпрыгивал на буграх, Осокин, закусив губу, вел машину навстречу верной смерти, как всегда беспрекословно выполняя приказ. Перед атакой Петров сообщил экипажу, что именно он собирается делать. Сашка, уже бешеный от опасности, горячо поддержал командира и теперь громко и немелодично выкрикивал отважную песню. Водитель всегда подозревал, что бравадой и показной какой-то смелостью москвич заглушает в себе страх смерти. Сам мехвод боялся не столько того, что прекратит существовать, за полтора месяца боев он не сумел осознать, как так — Василий Осокин вдруг перестанет быть? Его пугала грязь и мерзость, сопровождающая смерть на войне, лежать с выпущенными кишками или обгоревшей, сморщившейся до размера десятилетнего ребенка куклой, — это казалось отвратительным. Но еще сильнее, до тошноты, до озноба, он не хотел исчезнуть совсем, без следа, сгореть до пепла, так, что не останется и костей.

И все же Осокин ни разу даже не подумал о том, чтобы не исполнить приказ, бежать или дезертировать. Возможно, здесь сказалось отцовское воспитание: старший Осокин, неведомо где этого набравшийся, не раз говорил сыну: «Береги честь смолоду». Возможно, дело было в том, что с самого начала юный водитель попал в батальон, который Шелепин и Беляков словом, делом и личным примером успели сколотить в настоящую боевую единицу, научив молодых танкистов, что такое воинская гордость. Впрочем, были моменты, когда безумный, животный страх заслонял все — и честь, и гордость, и крестьянскую обстоятельность, понуждая бросить все и бежать, прятаться, спасать свою жизнь. Сам себе Осокин признавался, что, наверное, бросил бы и побежал спасать, если бы не командир. Юный водитель восхищался Петровым, как только можно восхищаться в девятнадцать лет человеком старше тебя на четыре года. Старший лейтенант казался воплощением всех мыслимых достоинств: высокий, красивый, храбрый, умный, и подвести его Осокин не мог.