Исход. Как миграция изменяет наш мир - Пол Коллиер

Точно так же как Майкл Сэндел сожалеет о передаче предоставления многих благ из публичного сектора в руки частного рынка, так и в рамках самого государственного сектора происходит соответствующий поворот от личной преданности к финансовым стимулам. Как и в том, что касается более общей тенденции, во многом за этот поворот ответственна избыточная вера в силу денег. Но в то же время его может усугублять растущее нежелание использовать национальную идентичность в качестве мотиватора и снижение его эффективности по причине того, что значительную долю рабочей силы в государственном секторе нередко составляют мигранты.

Прекрасный пример того, что происходит в случае несоответствия между идентичностью и коллективной организацией, нам дает Африка. Границы государств на этом материке проводились иностранцами, в то время как идентичность определялась географией расселения народов, складывавшейся в течение тысячелетий. Лишь в немногих африканских странах нашлись лидеры, озаботившиеся тем, чтобы насадить чувство единого гражданства; в большинстве других стран идентичность носит преимущественно субнациональный характер, а сотрудничество между людьми, имеющими различную идентичность, затрудняется из-за недостатка доверия. При этом в большинстве африканских стран предоставление общественных благ сосредоточено на национальном уровне: именно туда стекаются финансовые поступления. В результате общественные услуги предоставляются там очень плохо. Типичной чертой африканской политической экономии является то, что каждый клан рассматривает государственную мошну как всеобщее достояние, которое можно расхищать на благо данного клана. Этичным считается сотрудничество в рамках клана при расхищении ресурсов, а не сотрудничество на национальном уровне при предоставлении общественных благ. Выдающимся исключением из числа африканских лидеров, не проявивших способности к насаждению чувства единой национальной идентичности, был отец-основатель Танзании – президент Джулиус Ньерере. В главе 3 я описывал, как наличие в Кении 50 различных этнических групп препятствует уходу за колодцами из-за разногласий между деревенскими жителями. Однако в той же самой работе кенийские деревни, различающиеся степенью своей неоднородности, сравнивались не только друг с другом, но и с танзанийскими деревнями, лежащими по другую сторону границы. Поскольку эта граница была произвольным образом проведена в XIX в., то национальный состав населения по обе ее стороны одинаков; ключевым различием служат усилия лидеров в сфере национального строительства. В то время как президент Ньерере ставил национальную идентичность превыше этнической, его кенийский коллега, президент Кениата, рассматривал этническую принадлежность как средство обеспечить себе верных приверженцев, и его преемники продолжили эту стратегию. Это различие в подходах к национальной идентичности не осталось без последствий. Если в кенийских деревнях различные этнические группы не могут наладить сотрудничество друг с другом, то в танзанийских деревнях такое сотрудничество – в порядке вещей. По сути, в Танзании степень неоднородности никак не влияет на уровень сотрудничества. Национальная идентичность тоже бывает полезна.

В мире, разделившемся на индивидуалистов, не видящих необходимости в социальном сотрудничестве, и универсалистов, опасающихся национализма, нация как решение проблемы коллективных действий вышла из моды. Но в то время как необходимость в сотрудничестве вполне реальна, страх перед национализмом давно утратил всякие основания. Как указывает Стивен Пинкер, война между развитыми странами в наши дни немыслима. Перед Германией сейчас стоит сложный выбор, связанный с поддержкой Греции: без такой поддержки Греция будет вынуждена выйти из зоны евро, поставив под угрозу ее существование, в то время как финансовая поддержка снизит имеющиеся у Греции стимулы к проведению экономических реформ. Канцлер Меркель заявила о готовности Германии спасать евро любой ценой, утверждая, что его крах вызовет из небытия призрак войны между европейскими державами. Но эти страхи, будучи искренним итогом размышлений о прошлом Германии, откровенно беспочвенны в том, что касается ее будущего. Европейский мир опирается не на евро и даже не на Европейское сообщество. Мы можем проверить, насколько оправданны опасения канцлера Меркель, если сравним друг с другом вероятные будущие отношения Германии с Польшей и с Норвегией. Во время Второй мировой войны германские войска вторглись в обе эти страны и оккупировали их. Сейчас Польша использует евро и состоит в Европейском сообществе, а Норвегия не сделала ни того ни другого. Но разве этот факт хотя бы чуть-чуть повышает вероятность немецкого вторжения в Норвегию по сравнению со вторжением в Польшу? Вполне очевидно, что Германия больше никогда не будет захватывать ни ту ни другую страну. Мир в Европе держится не на общей валюте и не на брюссельской бюрократии, а на глубокой перемене в умонастроениях. Через сто лет после 1914 года европейская толпа уже не станет радоваться грядущему кровопролитию.

Если национализма и следует опасаться, то не потому, что он приведет к войне с другими народами, а, скорее, вследствие его возможной неинклюзивности: национализм может стать прикрытием для расизма. Под нацией можно понимать не всех людей, живущих в данной стране, а только преобладающую этническую группу. Британскую националистическую партию следовало бы называть «Партией коренных англичан»; под «Истинными финнами» имеется в виду финское этническое большинство и т. д. Но позволять расистским группам присваивать такой серьезный символ и эффективную организационную единицу, как нация, опасно само по себе. Если прочие политики по умолчанию пренебрегают чувством национальной идентичности, то они отдают мощное политическое орудие на откуп силам зла. Националист не обязан быть расистом. Превосходный пример именно такой позиции, сложившейся благодаря своеобразным коллективным процессам, был продемонстрирован на лондонских Олимпийских играх 2012 года. Великобритания, к своему собственному удивлению, завоевывала на них одну золотую медаль за другой. И эти золотые медали добывало для нее созвездие всевозможных рас, что само по себе служило для британцев предметом национальной гордости. Идентичность формируется символами: британская реакция на Олимпийские игры в одно и то же время выражала в себе и нечто уже сформированное, и сам процесс формирования этого нечто, то есть мультирасовой нации. Аналогичным образом, фраза «Англия для англичан» должна быть такой же безвредной, как «Нигерия для нигерийцев». Политическому истеблишменту следовало бы определять английскую идентичность точно так же, как Шотландская националистическая партия определяет «шотландцев», понимая под ними всех, кто живет в Шотландии. Нельзя позволять, чтобы национальная идентичность по умолчанию становилась собственностью расистов. Нации никуда не делись. Низведение национальности к чистому легализму – набору неких прав и обязанностей – можно назвать коллективным эквивалентом аутизма: жизнью по правилам, но без всякой душевной теплоты.

Совместима ли национальная идентичность с ускоренной миграцией

Национальная идентичность – вещь ценная и в то же время допустимая. Но угрожает ли ей иммиграция? На этот вопрос едва ли можно дать четкий ответ. Иммиграция не обязательно подрывает ощущение единой идентичности, но это может произойти.

Очевидно, что ассимиляция и слияние потенциально совместимы с сохранением ярко выраженного чувства общей национальной идентичности. Согласно логике ассимиляции коренное население должно «продвигать» свою нацию, приветствуя мигрантов и приобщая их к своей культуре. Такая роль не только не противоречит гордости за свою идентичность, но и укрепляет эту гордость. Именно такая модель работала в США на протяжении большей части их истории: американцы гордились своей нацией, а иммиграция укрепляла свойственное им представление о своей исключительности. Аналогичным образом французы уже более столетия «продвигают» свою национальную культуру, и выясняется, что крупномасштабная миграция вполне совместима с чувством гордости за свою нацию.