Лето Виктора Цоя - Юрий Айзеншпис

– Надеюсь, вы не откажете в реальной поддержке начинанию, поддержанному уже почти всеми, в том числе…

Чиновник тяжело вздыхал, чесал репу, думал и не отказывал.

Концерты прошли отлично, без эксцессов, и я гордился своей работой. Что касается самих выступлений, конкретно музыки… Здорово, конечно, но я уже не оставался таким неуемным меломаном, таким фанатом западной музыки, как в далекой юности. Да, я старался следить за тенденциями и за именами, но уже скорее по профессиональным соображениям. На Ленинском проспекте, в маленьком магазинчике, я покупал фирменные диски, привозимые небольшими партиями из-за границы. Крупные поставки еще не осуществлялись, официальные представители лейблов тоже еще не обоснованы. Я уверен и сейчас, что продюсер, не слушающий западную музыку, как котенок без глаз. Просто сейчас следить за ее тенденциями куда проще, ведь мы, слава богу, уже в орбите мировой музыкальной культуры. Не надо ничего специально ловить, достаточно включить радио «Европа плюс» или «Монте-Карло», выбрать из нескольких музыкальных ТВ-каналов. Да и Москва, что ни говори, уже вполне европейский город. Хотя до Нью-Йорка ей далеко.

А в 1989 году, когда я впервые в жизни поехал за границу и прямо в город «желтого дьявола», показалось, что попал на другую планету. Я вообще сильно сомневался, что дадут визу, ведь освободился всего лишь год назад. Приглашение мне сделали друзья юности и провели тщательный инструктаж, как надо отвечать на задаваемые вопросы. Когда, отстояв длинную очередь, я наконец попал к заветному окошечку, вопросы оказались совершенно иными. Но визу дали.

Дабы не бедствовать в Америке, я тайно пронес мимо таможенников «котлету» в 20 000 баксов – очень большие деньги по тем временам, несколько квартир можно было прикупить. Я ведь очень неплохо зарабатывал с концертов, и больше тогда имел мало кто – нефтяные трубы еще не успели приватизировать. Летел я бизнес-классом и на радостях всю дорогу хлестал халявный коньяк. Я ощущал жизнь каждой клеточкой своего организма!

Меня встретили приятели, с которыми я не виделся более 20 лет. Гриша Оселкин, уехавший в 1973 году, врач-стоматолог, по приезде закончивший какие-то курсы и открывший частную практику. Впоследствии разбогатевший на недвижимости, живущий в солидном районе и передвигающийся на огромном лимузине. Второй встречающий – подельник по делу Жукова, художник. Отбыв наказание, он тоже эмигрировал, основал успешную дизайнерскую компанию. И по сей день он иногда наведывается на родину с выставками, например в Доме художника на Крымском Валу. Еще в Америке проживало немало шапочных знакомых, кому-то я вез передачи, а потому гулянка-пьянка продолжалась все две недели. Помню, как удивился, услышав на Брайтон Бич русскую речь, а когда речь стала наполовину бранной, то и вовсе. Чем-то напоминало Одессу, но магазинчики и рестораны стояли совсем не совковые.

Из одного из них как-то донеслось знакомое пение. Но это не кассета крутилась – за роялем сидел и пел живой Борис Гулько, одна из ярких звезд нашей музыкальной эмиграции. По русским кварталам я много бродил один, а по классической Америке – только с сопровождающими, ибо язык знаю неважно. Когда я вернулся в Москву, то подумал: ну и деревня. Но бежать отсюда мне все равно никогда и никуда не хотелось.

В нашей жизни случается масса ненужных встреч, формальных ситуаций, когда тебя с кем-то знакомят, а ты думаешь, а зачем это нужно, это знакомство, какой смысл в общении и беседах с этим человеком??? И если этот контакт действительно бесполезен, после него остаются лишь визитные карточки да номера телефонов в записных книжках. И бывают, хотя и очень редко, совсем другие знакомства, которые сильно влияют и на твою жизнь, и твое мироощущение. А еще бывают люди, которые обладают даром сводить нужных друг другу людей.

С Виктором Цоем меня познакомил Саша Липницкий, журналист и музыкант группы «Звуки Му», в уже далеком 1988 году. Сам Саша с начала 90-х пользовался в питерской тусовке изрядным авторитетом, был этаким всеобщим московским меценатом, который принимал большими партиями нищих музыкантов, всех кормил, поил, возил на роскошную родительскую дачу на Николиной Горе и вообще ублажал. Кроме того, он являлся счастливым обладателем видеомагнитофона, который в те времена приравнивался к космическому кораблю.

Мое знакомство с Цоем стало ценным подарком для нас обоих – с этим мнением Липницкого полностью согласен я, не спорил и Виктор. Мы были нужны друг другу, ибо лишь вместе могли вывести группу «Кино» на достойную и заслуженную высоту. О Цое и его группе я узнал еще в тюрьме, когда читал прогрессивную «Звуковую Дорожку» в особо прогрессивной газете «МК». Я видел, как разгоралась звезда по фамилии Цой, и, конечно же, стремился к личному контакту. Наверное, и Цой кое-что знал обо мне. Наша встреча состоялась осенью 1988 года в саду «Эрмитаж», куда мы с Липницким пришли заранее и устроились за столиком в небольшом кафе. Было пустынно, шел мелкий дождь, все дышало приближающейся осенью. И вдруг появился Виктор. Он медленно двигался под ручку с Наташей Разлоговой, о чем-то неторопливо беседуя. Мне нравилось его творчество, нравилось своей искренностью, своей энергетикой, и с первых же минут общения понравился сам автор – спокойный, обстоятельный, доброжелательный. И наши симпатии оказались взаимными, обоюдным оказался наш интерес: мы оба являлись по-своему необычными и в то же время не случайными в мире музыке людьми. Виктор был человеком замкнутым и недоверчивым, себе на уме, неохотно подпускающим к себе других. Знакомые из его многочисленного окружения возникали редко, лишь будучи тщательно просеянными через сито его чувств и разума. Но в общении со мной Цой неожиданно легко и быстро раскрылся, сразу воспринял меня весьма позитивно. И даже его традиционно мрачноватый вид несколько менялся во время бесед. Мы говорили много, и периодически я находил в нем общие со мной интересы и этому радовался. Например, музыкальные предпочтения Цоя – «Битлз», «Стоунз» – совпадали с моими. Политические взгляды, в том числе необходимость смены советского строя на более демократический, тоже совпадали. Хотя меня в этой смене больше привлекала экономическая свобода, а Виктора – свобода творческого самовыражения. И его гражданская жена Наташа Разлогова, человек мудрый и обаятельный, тоже охотно общалась со мной, в основном слушала, ну а порассказать мне было что. В свою очередь Наташа и Цой мне поведали о детстве и юности музыканта, о том, как он в первый раз ушел из дома, как жил, как учился…

Мне это было искренне интересно, бунтарь, как в общем-то и я.

Наши созвоны и встречи стали регулярными. Обычно вечерами мы втроем ходили куда-то поужинать. Особенно Цой уважал небольшой семейный корейский ресторанчик, открывшийся в конце 88-го около эстакады на Красносельской. Цоя там любили и почти обожали, ведь он представлял корейскую нацию (отец кореец, мать русская), являлся земляком, светским и талантливым человеком. Кстати, не только в Москве, но и на гастролях нас нередко разыскивали в гостиницах представители корейской общины и приглашали в свои национальные заведения, которые активно открывались на волне кооперативного движения. Когда дело доходило до того, чтобы расплатиться, денег не брали, а ведь нередко мы приходили вместе с музыкантами – до 8 человек. Это и в русских ресторанах случалось, и даже пока Цой еще не стал мегазвездой! Вообще наблюдалось куда больше почтения к исполнителям. А сейчас деньги сдерут по полной, еще и обсчитают. В лучшем случае пошлют бутылку шампанского на стол. Да уж, времена меняются, и не всегда в лучшую сторону.