"Волкодав" из будущего - Юрий Корчевский

Поляк понял мои мысли.

– Пане офицер, поверните в сторону вон тот канделябр на стене. Да-да, влево.

Я потянул в сторону канделябр. Щелкнул механизм, и дверь приоткрыло пружиной на несколько сантиметров. Занятно!

– Садись! Кто ты такой? Отвечай правду. Я из контрразведки СМЕРШ, будешь врать – расстреляю, поможешь – перебинтуем, накормим и отпустим. Выбирай!

– Я хочу жить, – с готовностью согласился поляк, морщась от боли в ноге.

– Обиров, перебинтуй его индивидуальным пакетом.

Якут ловко завернул поляку штанину и осмотрел рану.

– Пуля насквозь прошла, даже кость не задела. Повезло тебе, пан! Сейчас перебинтую – через неделю заживет.

Обиров ловко, как санитар, наложил повязку. Определенно, с каждым днем якут нравился мне все больше и больше. Надо будет попросить Сучкова перевести его в мою опергруппу.

– Теперь рассказывай – кто ты и что здесь делаешь?

Поляк бросил взгляд на пустые консервные банки. Есть он не просил – гордый, но я перехватил его голодный взгляд.

– Мамедов, ты человек кавказский, хлебосольный – попотчуй гостя.

Мамедов ушел на третий этаж – за провизией. И пока он ходил, поляк начал свой рассказ.

Оказывается, до 1939 года он был здесь управляющим, а потом появились немцы. Уединенное имение им пришлось по вкусу, и вскоре здесь расположилось воинское подразделение. Какое, он точно не знает, но дела у немцев были явно нечистые. Сюда приводили русских – и в цивильной одежде, и в советской форме. Через какое-то время русские исчезали, на их месте появлялись другие. Его, Ежи Ставинска, немцы не трогали – из поляков в имении он один остался. Никто, кроме него, не знал расположения помещений и всех ходов. Немцы, пусть скудно, еще и подкармливали его, требуя взамен работу. «А мне только того и надо – ведь за имением пригляд нужен. Закончится война – она ведь уже идет к концу, так ведь, пан офицер? Вернется хозяин – с кого спросит? С меня! А усадьба цела, и я жив – Матка Боска не покинула меня!» – он с гордостью обвел взглядом апартаменты дворца.

Собравшись с силами, поляк неспешно продолжил свой рассказ: «А неделю назад немцы засуетились, забегали. Сначала грузовиками отправили на запад почти всех русских, потом начали вывозить радио – ну, вот с этими, что на головы надевается, – наушниками, вот! А уж потом взялись за ящики. Так вот, все они увезти не смогли. Три грузовика вышли из ворот, однако недалеко совсем они были обстреляны русскими летунами. Один грузовик разбили, ящики перегрузили на другой. А часть ящиков здесь осталась».

У меня волосы на голове зашевелились, когда я услышал про ящики. Во рту сразу стало сухо.

– И где же эти ящики? – осевшим голосом спросил я поляка.

– Где им еще быть? В подземелье, да немцы вход замуровали. Я не видел – меня туда не пускали.

Настроение у меня сразу упало.

– Только Ежи не обманешь. Я подвалы как свои пять пальцев знаю. Когда немцы уходили, я в нем спрятался – боялся, что расстреляют. Иду по ходу – поворот должен быть, помещение за ним – и нет ничего. Но Ежи знает – там ход, не делся он никуда.

Сверху спустился Мамедов – принес тушенку с кашей, консервированную американскую колбасу, хлеб, поставил все на стол. Ловко вскрыв ножом банку, он показал рукой:

– Угощайся, дорогой! За ногу извини, если бы ты не прятался, а сразу вышел – совсем здоровым был бы.

Поляк обвел нас благодарным взглядом, поднялся, подошел к комоду и вернулся к столу с ложкой и вилкой. Консервы он ел не спеша, отламывая хлеб маленькими кусочками.

Я терпеливо ждал. Понятно, отсиживаясь в подвале, поляк оголодал, ослабел.

Я раздумывал над сложившейся ситуацией. Что мне делать? Ехать звонить Сучкову, чтобы людей в помощь выслал? Особенно здесь переводчик потребуется, чтобы разобраться, что там, в ящиках, за бумаги? Или попытаться сначала самим проникнуть в схрон и посмотреть на эти ящики? Вдруг в них просто какое-нибудь оборудование, скажем – рации, а документов-то никаких и нет? Позвоню преждевременно и опростоволосюсь. Нет, надо набраться терпения и продолжать искать документы.

Поляк поел, собрал со стола крошки, кинул их в рот и умиротворенно прикрыл глаза.

– Ежи, покажи нам, где этот вход! Если идти тяжело, мы тебя понесем, – как мог проникновеннее попросил я.

– Если пан офицер просит, покажу. Только я сам пойду, потихонечку. Вот только палку прихвачу, ступать больно.

Поляк открыл потайную дверцу, мы вышли на площадку и стали спускаться по лестнице. Поляк вдруг спросил:

– А кроме вас по подвалу еще двое ходят – с фонарями. Они тоже ваши?

– Да? – насторожился я.

– Они сегодня пошли в нехорошее место. Немцы там некоторых русских расстреливали, а потом подход заминировали.

Черт, мне еще не хватало, чтобы лейтенанты на мине подорвались!

– А мы можем коротким путем туда пройти и вернуть их?

– Можем. Идите за мной.

Поляк, подволакивал раненую ногу, но ковылял относительно быстро. Я подсвечивал ему фонарем, но он и так прекрасно ориентировался в запутанных ходах. Через четверть часа он остановился перед очередным поворотом.

– Они должны быть там, за поворотом – покричите им. Я туда не пойду, а то стрелять начнут.

Я подошел к уступу и выглянул. Где-то впереди мелькал отсвет фонаря.

– Шабунин, Еремеев – это я, Колесников! Слышите меня?

– Так точно!

– Замрите на месте – там мины!

Вдвоем с поляком мы направились к лейтенантам. Они и сами обнаружили первую мину-растяжку и, склонившись над ней, обсуждали, как ее обезвредить.

– Все, хлопцы, дальше тупик и трупы. Есть кое-что поинтереснее. Возвращаемся! За мной!

Лейтенанты облегченно вздохнули.

Поляк прошел немного, но затем уселся на пол.

– Пан офицер, я могу позволить себе немного отдохнуть? Нога болит.

– Еремеев, возьми поляка на спину.

– Что вы, пан офицер! Как можно? Русский офицер будет нести на спине старого поляка?

– Костя, мне повторить?

Костя взвалил Ежи на спину.

– Показывай, куда идти.

Теперь дело пошло живее. Поляк показывал направление, а Костя топал вперед. Пер, как те самоходки, что ворота имения снесли.

Наконец поляк сказал:

– Опустите меня. Здесь!

Я посветил фонарем. Стена как стена. Если бы не знал о существовании схрона, ни за что бы не догадался.