Пожиратели звезд - Ромен Гари

Он их презирал – глубоко, почти ненавидел. Собаки, вонючие собаки – вечно позволяют делать с собой все что угодно, вечно у них пустое брюхо, и счастливы они бывают только сидя по горло в своем дерьме. Веками позволяли себя грабить, лизали башмаки испанцам. Он – один из них, об этом он отнюдь не забыл. И никогда им этого не простит.

Однако ночами, лежа в одной из лачуг – специально для него оборудованной кондиционером, – он почти всегда слышал выстрелы, хотя путешествовал в сопровождении двух батальонов, снабженных самым современным оружием. Партизаны были людьми Рафаэля Гомеса, и кужон вынужден был признать, что впервые в жизни встретил человека хитрее себя самого. Ибо этот подлый щенок – которому он после тщательного отбора кандидатов отвел роль агента-провокатора, которого сам же, снабдив оружием, и отправил сюда, в горы, чтобы сплотить вокруг него своих врагов и спровоцировать их на бунт, – этот щенок восстал против него и начал разворачивать боевые действия, разжигая на юге страны настоящую революционную борьбу. Не стоило доверять эту работу человеку из образованных. Все они коварны и двуличны, каждый видит в себе будущего Кастро – тот тоже университет закончил, вот у них зуд и начинается при одной только мысли о нем и его успехах. Щенку вскружили голову все эти статьи в американской прессе о его героических действиях. Янки даже прислали журналистов, чтобы взять у него интервью. Вот он и сдурел, тем более что сил, собравшихся под его началом, вполне достаточно для того, чтобы попытаться одержать победу. Воспользовался случаем. И был бы дураком, поступи он иначе. Хосе оставалось упрекать лишь самого себя.

Недооценил парня, недостаточно решительно действовал в отношении студентов, интеллигенции и агентов мирового империализма, считавших, конечно же, что Альмайо становится слишком требователен, а с Гомесом им будет куда проще. Нужно было действовать как Дювалье на Гаити: истребить начисто всю эту интеллектуальную сволочь. Гомесу удалось избежать всех расставленных ловушек, уйти от подразделений карателей и продержаться в горах более полутора лет, а в американских газетах тем временем вокруг его имени поднималась все большая шумиха. Мало-помалу стало складываться впечатление, будто он непобедим. А Альмайо знал, что такая репутация сама по себе обладает некоей силой притяжения, это – наилучший и самый действенный вид пропаганды. Когда стало ясно, что он не способен пресечь бунт, армия, чтобы подстраховаться, тоже восстала. Таковы правила игры. Это всего лишь означает, что она делает ставку на Гомеса.

На часах было шесть. По-прежнему ни намека на приближение авиации, никакой бомбардировки – лишь время от времени где-то слышна перестрелка. Теперь прошло уже больше часа с тех пор, как он приказал самолетам подняться в воздух. Если авиация перейдет на сторону мятежников, он не может даже найти самолета для того, чтобы улететь на юг, в расположение преданных ему отрядов карателей под командованием генерала Рамона.

Если не вмешается само провидение, непросто ему будет выбраться из этого осиного гнезда, сбежать из столицы и протянуть сорок восемь часов, необходимые для того, чтобы Соединенные Штаты прислали свои войска «с целью защитить жизнь американских граждан в условиях жуткой резни, учиненной мятежниками Гомеса, движимыми ненавистью к янки и империализму». На следующий же день он прикажет «обнаружить» тела и сам объявит по радио о чудовищном злодеянии, свалив содеянное на своих врагов. Американских граждан перестреляли как собак – такого никто еще не смел вытворять. Он обратится с призывом к Организации Американских Государств, и через двенадцать часов сюда явится морской десант. Он будет спасен. За это он заплатил – надо так надо. Никому и в голову не придет обвинять его в том, что он приказал расстрелять свою любовницу, которой так гордился, которую так демонстративно везде показывал, – все говорили, что он не может без нее прожить. Затем он вдруг вспомнил, что приказал поставить к стенке и родную мать, и, беззвучно смеясь, похлопал себя по ляжкам. Пусть теперь попробуют доказать, что все это натворил он. В Штатах не найдется ни одного человека, способного поверить такой грязной клевете.

Штаты – цивилизованная страна. Там и представить себе не могут – даже на секунду – таких чудовищных вещей. Они, конечно, знают, что прежде в этой стране имели место человеческие жертвоприношения, но то было очень давно, задолго до того, как американцы стали оказывать свою помощь.

Он с гордостью подумал о том, что никто не заходил еще так далеко. Никому еще не удавалось сделать столько, чтобы заручиться protecciґon.

Он встал и пошел к своим фаворитам. Они оставались с ним – все трое, ибо давно уже стали чем-то вроде его теней – чисто физическая преданность, своего рода материальная привязанность, лишь на нее можно положиться полностью: иначе говоря, они не бросили его потому, что не сумели смыться отсюда вовремя. Слишком оказались доверчивы. И ведь знали же, что оба его предшественника были облиты бензином, подвешены на уличных фонарях и весело сгорели ко всеобщей радости среди фейерверков. Все три тени прекрасно знали о том, что тоже рискуют сгореть ясным пламенем. И все же были еще здесь – его добрые друзья, те, кого американская пресса принимала слишком всерьез, иногда даже называя его «теневым кабинетом». Такие бывали у всех великих вождей. Когда был свергнут африканец Н’Крума, среди его теней оказалась летчица Ханна Райх, бывшая в свое время любимицей Гитлера, и знаменитый немецкий доктор Шуманн, «лечивший» евреев. Эти люди служили ему развлечением, но еще в гораздо большей степени – фетишем, чем-то вроде талисманов, у них были все необходимые для этого качества. Ему нравилось ощущать их присутствие: наличие посредников всегда успокаивает.

Одним из них был мексиканец Диас, начавший свой жизненный путь семинаристом, после чего был выгнан из института Святого Франциска. Потом он с двумя восхитительного качества фальшивыми дипломами устроился в Гватемале, где проработал психоаналитиком вплоть до прихода к власти Арбенса – за какие-то неприятности с правосудием тот приказал выдворить его за пределы страны; в конце концов он стал подрабатывать в мюзик-холлах сеансами гипноза, но зрелище это было жалкое: ему не хватало таланта, и ничто не могло спасти его от роли посредственности; пересчитав сверху вниз все ступеньки артистической иерархии, он докатился до того, что стал демонстрировать всякие трюки и карточные фокусы в кафе – дарования его хватало лишь на то, чтобы извлекать из рукавов или цилиндра голубей, попугаев и кроликов. Он был образованным человеком и мог бы делать совсем другие вещи, что позволило бы ему вполне спокойно зарабатывать на жизнь. Но испытывал непреодолимую тягу к сверхъестественным возможностям, что неизбежно должно было довести его до жалкой демонстрации фокусов вроде вытаскивания монет из собственных ноздрей. Призвание у него было, но ему не хватало главного. Вера никогда не оставляла его, он упорно старался добиться успеха, чем и снискал уважение Альмайо. Жулик, которого ни одно из пережитых им испытаний, поражений и унижений так и не смогло лишить веры в силу жульничества. Такого рода люди способны все свое состояние доверить мошеннику просто потому, что безгранично верят в силу мошенничества. В течение трех последних лет он жил за счет Альмайо, которого неизменно забавляла его способность проваливать номер за номером и тут же начинать все сначала. Нечто вроде компаньона Джека, докатившегося до нюханья кухонных спичек.