Сперанский - Владимир Томсинов

Дальнейшее течение дел и времени приносило Сперанскому все новых и новых недоброжелателей. Среди них немало было тех, которые совсем недавно всячески поддерживали его, способствовали его карьере хотя бы уже тем, что повсеместно и во всеуслышание его расхваливали, создавая ему в светском обществе, а значит, и во мнении императора авторитет выдающегося по своим нравственным и профессиональным качествам государственного деятеля. Теперь эти же люди во всем и повсюду его порицали — причем порицали с таким же пафосом, с каким некоторое время назад превозносили. Сперанский не оправдал возлагавшихся на него надежд. Помогая ему возвыситься, от него ждали содействия в решении разного рода мелких делишек, а он, возвысившись, затеял дело, да такое, которого менее всего от него требовали, — дело реформы общественно-политического строя России.

К лету 1811 года холодная атмосфера недоброжелательства вокруг Сперанского стала почти беспросветной. К нему охладели даже те, кого он считал своими приятелями, кто часто посещал его дом. Оскорбления, насмешки в его адрес сделались обычным атрибутом разговоров в столичном обществе о правительстве и правительственной политике. Жить в такой атмосфере можно было лишь закутавшись в облако равнодушия ко всему окружающему. И Сперанский старался напустить на себя это облако.

Характеризуя свое положение в столичном обществе в 1811-м — начале 1812 года, Михайло Михайлович писал: «Существенные преобразования, и особенно преобразования финансовые, везде влекут за собою важное неудобство: прикосновение к частным интересам. Людей и интересы их никогда нельзя затрагивать безнаказанно. Наиболее опасны такие столкновения в таких государствах, где общественное мнение слишком еще слабо, чтобы защищать усердие и талант от нападений зависти и невежества. Вопиют против нововведений, не вникая ни в их свойства, ни в настоятельность причин. Таково было положение Сперанского. Без связей и родства, без опоры, без состояния, сам создатель своего счастия, знакомый при этом более с делами, нежели с людьми, он выступил на бой один. Можно ли ему было не пасть!..»

Можно было бы подивиться той редкой проницательности, каковую проявил здесь Сперанский, если б не одно важное обстоятельство: приведенные слова были написаны им спустя двенадцать лет после описанных событий. Ах, как богат он был умом, обращенным в прошлое, и как был нищ умом, направленным в свое будущее! Как не хотел он верить в безжалостно справедливое — в то, что «будущее — наихудшая часть настоящего».

Тучи сгущались над головой Сперанского с неудержимой быстротою, но гроза медлила. Она не разражалась довольно долго даже после того, как время для нее совсем, казалось бы, наступило. Недоставало, видно, чего-то громовержцу. После грозы станет известно: чтобы вызвать у самодержца гнев на реформатора, нужна была обыкновенная интрига.

Интрига всегда играет большую роль там, где существует режим личной власти, где общий интерес растворен в молекулах личных самолюбий, страстей, побуждений, где политическая жизнь не подчиняется никаким иным правилам, кроме правил, по которым удовлетворяются сугубо личные, эгоистические интересы. Интрига здесь, в сущности, заменяет политику, и наиболее искусным политическим деятелем является наиболее искусный интриган. Александр I не случайно сказал однажды: «Интриганы в государстве так же полезны, как честные люди; а иногда первые даже полезнее последних».

С позиции властителя, Александр I был, конечно, прав — властвовать без интриганов в России вряд ли возможно, но с точки зрения нормального человека, он ошибался. Между честными людьми и интриганами всегда существует, по меньшей мере, одно большое различие: честных людей, когда возникает острейшая потребность в них, вполне может и не оказаться в наличии — интриганы же, лишь только появляется нужда в интриге, всегда находятся, они всегда на месте, будто на страже, и только ждут момента, когда дан будет на них политический заказ. Так было в случае со Сперанским. Когда понадобилась интрига, чтобы свалить его, интриганы немедленно нашлись.

Главную роль в развернувшихся событиях сыграл шведский барон Густав Мориц Армфельд. Еще в Швеции он прославился своим непомерным честолюбием и высокоразвитой способностью к интриге. В Санкт-Петербург шведский барон прибыл в июле 1810 года. В это время решался вопрос о статусе Финляндии, завоеванной Россией в недавней войне со Швецией, и Армфельд, который имел в Финляндии большие поместья, стремился принять в данном вопросе активное участие с тем, чтобы направить его решение в выгодную для себя сторону. Здесь и произошло его столкновение со Сперанским, на которого Александр I возложил общее управление финляндскими делами. Армфельд сперва произвел на русского госсекретаря благоприятное впечатление: Михаиле Михайловичу импонировали его либеральные настроения и, в частности, негативное отношение к крепостному праву, проявлявшееся не только на словах, но и в практических мерах (Армфельд, например, освободил своих крепостных крестьян в Выборгской губернии). Сперанский, всецело поглощенный реформой государственного управления своей страны, полностью доверился в финляндских делах Армфельду и способствовал тем самым его возвышению. Именно при содействии Сперанского шведский барон получил вскоре должность председателя комиссии по делам Финляндии, которая дала ему возможность непосредственных докладов императору.

Переписка Армфельда обнаруживает, что он с самого начала испытывал нелюбовь к России и ненависть к русскому госсекретарю. Он писал о Сперанском: «Странная личность, которая иногда возвышает нас, а подчас дает нам чувствовать нашу зависимость. К тому же он всегда считает пустяками то, что касается Финляндии». И еще: «Сперанский имеет громадную власть; он удивительно умен и хитер, но так же самолюбив, как и невежествен; жаждущий того, что дает только внешний вид счастья, он не способен постигнуть того блага, которое ведет к спокойствию души. Он боится быть понятым и потому надевает на себя тысячу масок: иногда он гражданин и хороший подданный, иногда ярый фрондер, употребляющий все усилия, чтобы убедить публику в своих талантах, и не обнаруживающий своих сил…»

Как ближайший советник императора Александра, умный человек и знаток своего дела, Сперанский мешал Армфельду проворачивать свои делишки, и в этом таилась главная подоплека ненависти к нему со стороны шведского барона. На почве данной ненависти с Армфельдом быстро сошелся давний враг Сперанского барон Густав Розенкампф.