Последняя любовь Скарлетт - Джулия Хилпатрик

Она уже и не слышала, как Ретт, осторожно поправив одеяло, вышел из комнаты, стараясь не будить ее скрипом двери.

Среди ночи она внезапно проснулась от щемящей боли в сердце… Боль была страшная, невыносимая, она заслоняла собой все и вся.

С трудом оторвав голову от подушки, Скарлетт попыталась позвать мужа..

Она хрипло прошептала. – Ретт!..

Но зов этот скорее напоминал стон… Болит сердце..

Боже, какая боль!. О, это просто невыносимо… Еще несколько секунд и какая-то тонкая ниточка, связывающая ее с этим миром, ниточка, которая удерживает ее над пропастью, перетрется, порвется, и она, Скарлетт, со всего размаху полетит в какую-то темную, такую страшную пропасть, откуда уже нет возврата..

Она знала, что ниточка эта давно уже перетерлась, знала, что ей осталось несколько минут, может быть, даже, несколько секунд..

Собрав в себе последние силы, она прохрипела. – Ретт!. Я люблю тебя!..

После чего с головокружительной скоростью полетела куда-то вниз..

Внезапно она увидела Эшли… Одетый в безукоризненный темно-синий смокинг, он подошел к ней, учтиво поклонился и, взяв за руку, увлек за собой..

* * *

Скарлетт О'Хара Кеннеди Батлер не оставила после себя завещания, но Ретт знал твердо, что она мечтала быть похороненной не тут, в Сан-Франциско, а на скромном сельском кладбище неподалеку от Тары или, на худой конец, на Оклендском кладбище в Атланте там, где столько уже десятилетий покоились останки ее родных и близких..

Перевезти прах Скарлетт было довольно сложно, но Ретт, приложив максимум усилий, добился-таки, чтобы пусть и невысказанное желание Скарлетт было исполнено…

Она лежала в гробу какая-то помолодевшая, несмотря на то, что ее несколько суток везли в морозильном вагоне, и все равно красивая…

На лице Скарлетт застыла какая-то трогательно беззащитная улыбка.

В уже осыпающихся кронах кладбищенских вязов ожесточенно кричали какие-то птицы, дрались между собой, галдели…

Старенький католический священник быстро прочитал молитву:

– Да покоится прах твой… Да пребудет он в мире до Страшного суда… Прах к праху, земля к земле…

Когда он закончил чтение, могильщики, подойдя к Ретту, вопросительно посмотрели на него.

– Все?..

Он коротко кивнул.

– Да…

Ретт буквально одеревенел от горя, он никак не мог найти в себе силы смотреть на свежевырытую могилу, на этот ящик с останками той, которую он любил, опускаемый в землю…

Но Ретт постоянно заставлял себя делать это: «Ты ведь сам во всем виноват… Ее смерть – на твоей совести… Так смотри же!..»

Почему-то явственно врезалась в память деталь – небольшие квадратные вмятинки, отметины молотков, которыми только что заколачивали крышку гроба над столько раз целованным им личиком Скарлетт…

«Боже, неужели сейчас ее закопают в землю… и все?.. А жизнь будет продолжаться, все также ожесточенно будут драться в ветвях вязов эти глупые птицы, все также будут ходить люди, разговаривать, смеяться… Нет, я не могу смотреть на все это, я не могу, – говорил в Ретте какой-то внутренний голос, – я не вынесу этого всего!.. Нет, я ни за что не поверю, что она ушла от нас, она и по-прежнему где-то тут, рядом, она незримо присутствует, она… она по-прежнему любит меня!..»

Но другой голос, более жестокий, говорил Ретту: «Смотри, смотри, не вздумай отворачиваться!.. Ты ведь сам этого добивался, ты ведь сам этого хотел!.. Да, ты и никто другой виновник ее смерти!..»

Ретт поднял воротник от холодного ветра, продувавшего все кладбище, и крепко сжал зубы, стучавшие то ли от холода, то ли от озноба…

«Нет, я никогда не поверю в это!.. Она не умерла, это не ее хоронят… Это хоронят какую-то совершенно другую женщину, лишь внешне похожую на Скарлетт… Я никогда не поверю, что она умерла!..»

Замелькали в глазах лица: набрякшее, тяжелое от слез лицо Уэдла, кукольный, восково-прозрачный лик Кэт, какое-то полустертое лицо Бо, проплыл невесомо гроб, опустилась тяжелая крышка, исчезло такое далекое теперь уже лицо Скарлетт…

Гулко застучал молоток, резанул слух последний крик Кэтрин, послышалось тяжелое сопение могильщика, неприятный скрип и стук опускаемого в яму гроба, дробный, как будто бы от града, стук глины…

Спустя пять минут яма сравнялась с землей, и на этом месте вырос ровный холмик…

Могильщики водрузили деревянный католический крест, а на холмик положили табличку: «Скарлетт О'Хара Гамильтон Кеннеди Батлер»…

Через несколько минут присутствовавшие на похоронах начали потихоньку расходиться…

Ретт, высоко подняв голову, пошел в сторону кладбищенских ворот, подставляя лицо порывам ветра… В его голове все время вертелась одна и та же мысль: «Это я убил ее… Я убил, я, и никто другой… Боже, но почему все так получилось?!..»

Уже у самого выхода его нагнал Уэдл.

Батлер, увидав своего пасынка, посмотрел не на него, а как будто бы сквозь этого человека…

Ретт не хотел разговаривать с ним; теперь Батлеру хотелось одного – полного одиночества…

Поравнявшись с Реттом, первый сын Скарлетт остановился и, вынув из кармана портсигар, вынул две папиросы: одну прикурил сам, другую дал Ретту тот как-то механически взял ее…

Они прикурили и, спрятавшись от ветра под арку ворот, несколько минут помолчали…

– Ретт, – наконец спросил его Уэдл, стряхивая пепел прямо себе на плащ, – Ретт… Я так и не понял, отчего умерла моя мать?..

Ретт, сделав несколько глубоких затяжек, выбросил папиросу и, стараясь не смотреть на Уэдла, очень тихо произнес:

– От одиночества…

Уэдл вопросительно посмотрел на своего отчима и тихо спросил:

– А разве все это время она была одна?..

Ничего не отвечая, Ретт наставил воротник плаща и пошел прочь.

– Значит, как вы утверждаете, это подлинник?

Вопрос повис в воздухе. Два довольно молодых человека – продавцы антиквариата, пришедшие к Ретту Батлеру продать картину, промолчали. Ретт поднял голову и выразительно посмотрел на гостей. Те кивнули почти синхронно, однако, Ретту их кивания показались неуверенными.

– Могу вас обрадовать, господа! – сказал Батлер. – И мне кажется, это не подделка! Однако, сейчас посмотрим внимательнее!

Ретт Батлер выдвинул ящик стола, достал оттуда очки в золотой оправе, нацепил их на нос, а затем, вооружившись лупой, стал пристально разглядывать покрытую энергичными мазками поверхность холста.