Мифы и правда Кронштадтского мятежа. Матросская контрреволюция 1918–1921 гг. - Владимир Шигин

Подозрения в стремлении советской власти разделаться с «гвардией Октября» не беспочвенны. Желание покончить с революционным самоуправством матросов в данном случае явственно просматривается не только у политиков-большевиков, но и у армейских начальников. Так, армейское командование уже с начала 1920 года упорно поощряло матросов на встречные бои, на всяческие наступательные действия (причем без прикрытия их правого фланга), в то время как уже развернулось наступление врангелевских войск. Когда же Морская дивизия попала в трудное положение, для оказания ей помощи были использованы далеко не все имевшиеся возможности. Если вначале у армейского командования не просматривалось стремления из возможных вариантов действий Морской дивизии избрать менее кровопролитный, то впоследствии не просматривалось и желания использовать все возможности для оказания хоть какой-то реальной помощи. В чем же причина столь очевидного желания единовременно уничтожить чужими руками огромную массу революционных матросов? Думаю, что не ошибусь, если выскажу предположение, что главной причиной откровенно негативного отношения к Морской дивизии являлись два фактора. В стратегическом плане это было желание одним махом навсегда покончить с наиболее активными революционными матросами (именно для этого их скрупулезно и собирали со всей России!) как с весьма беспокойным и ненадежным политическим элементом. Гражданская война близилась к победному концу, и для анархиствующей братвы в будущей Советской России просто не было места. Революционные матросы должны были навсегда исчезнуть с исторической сцены в последнем акте братоубийственной бойни. На оперативно-тактическом уровне политическое руководство и командование РККА раздражала тесная связь братвы с махновщиной и вообще фактор политических игр с союзом с Н. И. Махно. В этой связи район Мариуполя был выбран для боевых действий матросов совершенно не случайно. Наступление Морской дивизии первоначально имело целью «подрезать» с юга наступление Донского корпуса белых, развивавшегося именно по родным гуляйпольским местам махновцев. Таким образом, матросы и махновцы решали одну боевую задачу по отражению наступления белых. Заметим, что именно в результате взятия белыми Гуляйполя Н. И. Махно решился наконец 27 сентября 1920 года дать телеграмму большевистским военным руководителям о готовности на союз с ними. На что большевики сразу же ответили согласием.

Еще больше фактор «гвардии Октября» просматривается в действиях белых. Отметим, что казаки, окружавшие матросов дивизии, еще помнили их прежние взаимные симпатии и порой еще кричали им в прежнем духе: «Сдавайся, братья-матросы», однако в большинстве случаев, уже насытившись матросскими революционными бесчинствами, дрались против них с особым ожесточением. Как отмечал участник боев врангелевский офицер В. Д. Матасов, казаки стремились отомстить матросам за ограбление Дона, и «палачи, бросавшие в море морских офицеров живыми, с грузом на ногах, нашли здесь свой конец». В действиях белых просматривалось желание не просто победить, а особо наказать матросов, некое желание «хлопнуть дверью». На этот раз для казаков факт моряков как авангарда Октябрьской революции, факт прежней близости их сказывался в обратную сторону, в сторону кровной непримиримости к определившемуся выбору матросов пути Октября как большевистского, а не как «народно-казацкого», разинско-пугачевского. В. Д. Матасов, описывая картину разгрома Морской дивизии, признавая массовое геройство матросов, в то же время отмечал, что, попадая в плен, они сами выдавали командиров и комиссаров для немедленного расстрела. Этот факт, хотя и явно приукрашен, но также подчеркивает махновское влияние на матросов (в первую очередь – на Черноморский полк). В целом геройская гибель матросов «за революцию», как и другие рассмотренные причины гибели Морской дивизии, демонстрируют общую причину – «революция пожирает своих детей». Объективно в гибели революционных матросов в сентябре 1920 года были заинтересованы все, начиная от собственных начальников и заканчивая откровенными врагами.

Помимо гибели Морской дивизии, необоснованной сдачи Мариуполя во многом из-за панических настроений от поражения дивизии, были и другие флотские военные неудачи, касающиюся левого фактора. Так, по сути, новой трагедией обернулась неподготовленность морского десанта численностью более тысячи человек в Крым с Кавказского побережья, который «пробивал» черноморский матрос-анархист И. Д. Папанин по заданию возглавившего партизанское движение в Крыму А. В. Мокроусова. В подготовке десанта все делалось непродуманно, вопреки основным рекомендациям морской практики, с затягиванием его выхода во многом из-за споров с «сухопутчиками». В результате шторма погибло одно из двух судов десанта, второе судно сбилось с курса и вернулось назад. До Крыма, когда он уже был занят красными войсками, на катере с группой матросов (среди них был В. В. Вишневский) добрался только сам И. Д. Папанин.

Таким образом, красным морякам в освобождении Крыма далеко не удалось сыграть той роли, которую они могли бы сыграть. Сказались здесь и объективные факторы, в частности быстро усложнившаяся ледовая обстановка, и некоторые другие. Но в целом моряки не оправдали надежд М. В. Фрунзе, который в первоначальных планах прорыва в Крым отводил флотилии едва ли не решающую роль. Слабая подготовленность морских сил явилась также одной из основных причин неоправдавшихся реальных расчетов М. В. Фрунзе, причем во многом по требованию В. И. Ленина, на воспрепятствование подводными лодками эвакуации белых кораблей из Севастополя и блокирования минами кораблей в Керчи.

Имея на завершающем этапе Гражданской войны «не отомщенные» огромные потери и далеко не соответствующие успехам красноармейцев боевые результаты, матросы жаждали «реабилитироваться» после изгнания П. Н. Врангеля из Крыма. В Крыму они активно пошли на привычные чекистские и комендантские должности, на которых у них открылось широкое поле деятельности. Так, комендантом Крымской ЧК стал И. Д. Папанин. Он писал о своей деятельности: «Я проводил облавы, обыскивал подозрительные дома, выезжал в крымские леса с отрядами ЧК ловить белобандитов, экспроприировал ценности у богатеев, которые не успели эмигрировать. В меня стреляли, и я стрелял. Иногда со злостью думал, что на фронте было легче и проще. И ночью, и днем мы жили, как на передовой, спали, не раздеваясь. Нередко пальба начиналась под окнами ЧК. Утром составлялась грустная сводка: убийств – столько-то, грабежей, краж со взломом – столько-то, похищено ценностей – на столько-то. Почти все чекисты жили на конспиративных квартирах, периодически их меняя». Эта картина отличается от хорошо известного ныне факта (о котором упоминает И. Д. Папанин, но как о второстепенном явлении) о массовых расстрелах оставшихся врангелевских офицеров, рассчитывавших на амнистию и явившихся на объявленную регистрацию. Всего в ноябре – декабре 1920 года было расстреляно около 50 тысяч человек. В числе этих жертв было также много селившихся в Крыму после выхода в отставку офицеров, особенно – флотских, и разного рода чиновников. Очевидно, наличие перспективы расстрела и вызывало значительную часть ожесточенного сопротивления обреченных «белобандитов», в борьбе с которыми матросы-чекисты проявляли героизм.

Особой жестокостью отличалась месть начальника Керченского укрепленного района (являвшегося в октябре 1920 года в Мариуполе комендантом) И. Д. Сладкова. Он прибыл в Керчь с отрядом матросов, немедленно объявил регистрацию всех бывших офицеров и их семей, после чего в Восточном Крыму развернулась вакханалия массовых расстрелов. И. Д. Сладков с матросами формально были подчинены назначенному в декабре 1920 года командующим Морскими силами Черного и Азовского морей Э. С. Панцержанскому, но действовали автономно от него. Военспецы штаба Э. С. Панцержанского сами были деморализованы расстрелами, предпочитали ночевать в штабе или на кораблях, чтобы ночью «дуриком» не попасть в «штаб Духонина».