Борель. Золото - Петр Петров

— Почему?

— Вероятно, камень внизу.

— Посмотрим, — она передала лопату Косте, — Ну-ка, замените слабую женщину, молодой человек.

— Грунт крепкий, — сказал Гурьян, выкидывая лопату с землей, — давай, паренек.

К полудню к готовым ямам подкатили толстые лиственничные столбы. По указанию Клыкова, Морозов прорубил проухи для верхних и средних скрепов. Первые столбы внушительно поднялись до уровня скалы, указывая направление на поляну. Орловец по лобастым выступам взобрался на вершину сопки, откуда начиналась площадка, и, прищурив глаза, рассмеялся:

— Ай, и хитры эти вученые люди! Теперь и я понимаю, что к чему!

Чопорная, еще не потерявшая осанки, Евфалия Семеновна Клыкова ходила по светлым комнатам уютной квартиры. Она поправила на окнах кисейные шторы и открыла форточки. Кистью из конского хвоста смахнула пыль с рояля, с золоченой рамы портрета и чернильного прибора. Из рамы смотрело давно знакомое, неотъемлемо свое, черноусое лицо военного. Евфалия Семеновна по привычке поднесла к глазам платок. Но слез не было. Слезы высохли, как высохла сама, когда-то крепкая инженерша. На противоположной стене она встряхнула висевшие два ружья, камусные лыжи и расшитые бисером редкостные эвенкийские унты. Затем подошла к зеркальному шифоньеру, открыла его и достала пару батистового белья.

Евфалия Семеновна ждала мужа и гостей. Сегодня был день рождения сына. Не знала, жив он или нет, но именины справляла ежегодно. В памяти Миша остался не таким, как на портрете. Провожала его в армию гимназистом в черной тужурке, а последний раз встретила в рваной шинели, обросшего черным пушком бороды, поникшего и странного. Это было в начале двадцатого года. Пушечные выстрелы потрясали землю и каменные здания города, жутко выстукивали очереди пулеметов. Сын с обмороженными щеками остановился на пороге особняка и простуженной грудью закашлял.

— Прощай, мама.

— Миша… Мишенька…

От шинели, от запушенных инеем усов ощутила ледяное дыхание зимы и смерти. И не могла, не смела удерживать, знала, что ему нужно уходить.

…Иван Михайлович вернулся усталым. В дверях он столкнулся с супругами Перебоевыми и Антроповыми. Маленькая, изящная, похожая на цыганку, Наденька Антропова всплеснула руками.

— Иван Михайлович! Как не стыдно! Гости уже собираются, а вы еще не одеты. — Подкрашенные губки Наденьки изобразили колечко. Инженеру пришлось переодеваться в кабинете.

— Новую-то приглашал? — спросила Евфалия Семеновна, подавая мужу полотенце.

— Да… Но, кажется, она не будет.

— Почему? Это, знаешь, не совсем удобно…

Инженер дернул плечами.

— Ну, все же… Ты понимаешь, что с такими не стоит портить отношений, особенно тебе.

Инженер вышел к гостям посвежевшим, нарочито бодрым, — это было культом, это издавна поддерживалось в семье. На самом же деле, после прогулки верхом и проведенного дня на воздухе, он чувствовал себя разбитым и голодным (теперь бы напиться горячего чаю и — в постель).

— Ну-с, каковы успехи?

Химик Перебоев блеснул очками и потянул красным носом вкусный запах консервов и рыжиков.

— Пока никакие… Впрочем, вкопали четыре столба под руководством самого директора.

— Значит, заложили основание Улентуйстроя. — Химик пустил мелкий смешок.

Прислуга, по всем видам сверстница хозяйки, торжественно расставляла посуду и взбалтывала в бутылках настойки. Гостей это приводило в хорошее настроение.

— Наденька, сыграйте что-нибудь, — попросила полная важная Перебоева. Она сидела против зеркала и беспрестанно поправляла белесые, засушенные сединой волосы.

— Что-то нет настроения, — заломалась молодая инженерша.

Шурша черным шелком, она подошла к химику и закурила. Наденька изящно положила ногу на ногу, сверкнув на Перебоева золотыми зубами. Что-то диковатое, оставшееся от роскоши и вкусов былых сибирских золотопромышленников, было в смуглой красоте и буйно вьющихся темных волосах, в длинных ресницах, в блестевших серьгах и браслетах. Впрочем, она не так уж была молода, как моложава.

— Сергей Павлович, как вам нравится Вандаловская? — спросила она.

Химик одернул жилет и двинул густыми бровями.

— Женщина интересная… К тому же современная.

— Вот именно, — усмехнулась Перебоева…

— А мне кажется совсем не интересная, — возразила Наденька. — Правда, она крупная и… следит за собой… Но какая-то сельская красота у ней.

— Ну, это не совсем верно, — заступился Антропов. — Во-первых, Татьяна Александровна человек дела и едва ли у ней есть время заниматься собой. Во-вторых, вы неправы. Во всяком случае, и внешне она незаурядная женщина… Вы посмотрите на фигуру и лицо…

Хозяйка взмахнула руками.

— Не спорьте, Виктор Сергеевич… Вот сегодня увидим.

— Как? Разве она приглашена? — не то изумилась, не то обрадовалась Наденька. — А знаете, есть слухи, что она нашего происхождения и своей активностью заметает следы прошлого…

Перебоев провел ладонями по круглому животу.

— Факт, Надежда Васильевна, — живот химика заколыхался, как будто его качали на пружинном матрасе. — Папаша, видите ли, из бывших, а дочь настоящая… Это и выгодно и современно.

— Да… Это кое к чему обязывает. — Наденька лукаво закатила жгучие глаза. — Но мне почему-то думается, что новая звезда рудника еще слаба в знаниях, в силу чего вынуждена приспосабливаться.

Химик теребил сивый ус, колючими глазами щупал Наденьку, хитро улыбался.

— Ну что вы, очаровательная… Наша Татьяна Александровна — человек заграничный…

— Поэтому и приехала к нам с римским огурцом, — расхохоталась Перебоева. — Но ведь мы-то не Европа… Не кажется ли вам, что лисица с чистым хвостом не полезет в воду.

«Очаровательная» рассыпала смех навстречу прислуге, семенящей к столу с пирогом. Антропов отвернулся от жены и печальными глазами посмотрел на портрет Мишеньки.

Гости быстро разместились. От пирога струился жирный пар. Звонко и певуче столкнулись рюмки.

— За дорогого именинника, Евфалия Семеновна! — провозгласила Наденька.

— И за хозяйку, — прибавил химик, глотая кусок пирога. Хозяйка опять подняла к глазам платок, искала на лицах гостей сочувствия.

— Кушайте, милые…

Клыков поперхнулся водкой и поморщился.

В дверь постучали. Иван Михайлович, сгорбившись, побежал встречать и, когда в прихожей послышался голос Татьяны Александровны, гости умолкли, заскрипели стульями, потеснились, чтобы освободить место.

Вандаловская поздоровалась и села рядом с Наденькой. На ней было не особенно длинное, шерстяное платье в клетку, слегка перехваченное в талии. Она даже не напудрилась, не привела в порядок прическу, но Наденька, эта приисковая прима, сама почувствовала превосходство соседки. Маленькая женщина злобно кусала накрашенные губы, встряхивала навитыми кудрями, выставляла грудь, говорила намеками и беспричинно хохотала, когда инженеры беседовали о делах рудника, Татьяна Александровна быстро привлекла внимание гостей и хозяев. Химик заспорил с ней об американской промышленности, но оказался бит, обнаружив полное невежество. Клыков и Антропов вынуждены были убеждать подвыпившего Сергея Павловича в его неправоте.