Александр Солоник - киллер на экспорт - Валерий Карышев

— Копай, — последовала команда столь же лаконичная, сколь и недвусмысленная.

Мустафа понял все: сейчас эти беспредельщики-мусора заставят его выкопать себе могилу, после чего в лучшем случае забьют штыком лопаты и засыпят землей, а в худшем живым закопают в подмосковный суглинок… И никто ничего не узнает, потому что даже искать его никто никогда не будет.

— Копай, скотина! — повысил голос желтозубый и едва заметно кивнул оперативнику.

Тот нанес ему резиновой дубинкой страшной силы удар по пояснице, как раз по почкам. И тут же свет померк в глазах задержанного.

Он долго барахтался в грязи, пытаясь подняться. Никто и не думал помогать ему. Желтозубый стоял неподалеку, курил, и взгляд его выражал полное равнодушие.

Сопротивляться, а тем более бежать — не приходилось, и Гольянов, с трудом поднявшись, утер с лица грязь.

— Копай, кому сказано! — повторил Воинов.

Мустафа, уперев блестящий штык лопаты в землю, принялся за работу.

— Быстрей! Что у нас, кроме тебя, других дел нет? — рявкнул оперативник с резиновой дубинкой в руках. — Ты у нас такой не один. Скоро все вы, гады, в земле лежать будете!

Минут через двадцать яма была выкопана — правда, неглубокая, но достаточная для того, чтобы в ней поместился труп.

— А теперь становись лицом к могиле, — последовала новая команда.

Мустафа приготовился к самому худшему. Он стоял вполоборота к своим мучителям и боковым зрением видел, как один из руоповцев извлек из кобуры под мышкой пистолет, достал обойму, критически осмотрел ее и, вставив обратно, передернул затвор.

Гольянов инстинктивно вжал голову в плечи, всем своим естеством ожидая выстрела…

Но выстрела не последовало: лишь гулкий щелчок нарушил тишину вечернего леса.

— Повезло тебе — осечка, — послышался изза спины голос палача. — Олег Иванович, давай я из твоего пистолета эту суку добью.

— Да обожди, я у него кое-что спросить хочу, — вступил желтозубый. Может быть, и не придется его стрелять. А если не ответит, мы его лучше живьем закопаем. Еще на такое дерьмо патроны переводить?! Слышь, скотина, отойди от ямы, переговорим…

Не веря в свое счастье, Мустафа приблизился к руоповцу. Лицо жертвы было бледней ноябрьского неба.

— Закуривай, — снисходительно предложил желтозубый, протягивая открытую пачку.

Тот судорожно закурил.

— А теперь слушай внимательно. Ты понимаешь, что теперь целиком в нашей власти?

— Да, — деревянным голосом отозвался Гольянов.

— Ты понимаешь, что мы не шутим? Мы можем тебя застрелить, можем забить лопатами, можем закопать живьем. И никто не будет тебя искать. В Москве пропадает без вести много людей — уголовные дела по таким исчезновениям, как правило, остаются висяками. Не слышу! — неожиданно повысил голос мент.

— Да, понимаю, — прошептал Мустафа, жадно затягиваясь сигаретным дымом.

— Ты понимаешь, что у тебя есть шанс? И ты сам знаешь, какой именно… Так вот… — Внезапно руоповец улыбнулся, но улыбка у него вышла страшной, как оскал людоеда. — Давай поможем друг другу. Я буду задавать тебе вопросы, а ты будешь отвечать. Но если попытаешься от нас что-нибудь скрыть, если будешь неискренен… — И мент выразительно кивнул в сторону черневшей ямы.

Спустя полтора часа старший поисковой группы Олег Иванович Воинов знал о положении дел в урицкой группировке все или почти все. И об убийстве братьев Лукиных, и о поспешном бегстве Свечникова на юга, и о разговоре последнего с уважаемым законником Крапленым…

Разговор происходил на Шаболовке, в специально оборудованном помещении, и фиксировался сразу несколькими скрытыми видеокамерами. Мустафа подробно рассказывал обо всем, что было ему известно. Он был в ужасе от собственного предательства, но перспектива быть закопанным в землю живьем страшила его еще больше.

— Так где он, говоришь, скрывается? — подытожил Воинов.

— В Греции, а где, не знаю, — ответил Гольянов совершенно убитым голосом.

— А кто знает?

— Крапленый сказал: поезжай, Свеча, в Афины, там найдешь такого грузина Резо. Он и покажет, где именно.

— А Крапленому это откуда известно?

— Свеча говорит — в кентах у него лаврушник, Вахтанг какой-то. Я его не знаю, никогда не видел. Только Крапленому пургу гнать ни к чему, ворам самим интересно от Македонского избавиться.

— Так-так-так… — Взгляд руоповца заметно потеплел. — А когда вы туда отправляетесь?

— Наверное, сразу после Нового года, — Мустафа говорил, словно загипнотизированный: перед глазами тускло сверкало острие лопаты, страшно чернела выкопанная им могила, и это видение заставило его нервно дернуться.

— Гражданин Гольянов, предупреждаю: ваш допрос фиксировался на видеокамеру. Если не верите, могу продемонстрировать вам запись. Вы понимаете, что вас ждет, если эта запись попадет к Свечникову? — спросил Воинов, самодовольно улыбаясь.

Тот понуро молчал.

— Сами знаете… Если такое случится, придется вас спасать. Закрывать по какой-нибудь статье, прятать в «Петры»… Но ведь ненадолго! Потом мы будем вынуждены вас выпустить, и тогда… — сделав непродолжительную, но многозначительную паузу, руоповец продолжал: — Поэтому давайте играть честно. О нашей беседе никто никогда не узнает. Но для этого вы должны будете информировать нас о планах Свечникова. А теперь можете идти. Вы свободны, — Воинов расписался в бланке пропуска и, протянув его Мустафе, произнес: — До встречи.

Скоро недавний собеседник Олега Ивановича стоял на ступеньках подъезда руоповского офиса, не зная, что ему делать дальше.

Кинуться к Свечникову, рассказать, как его прессанули?

Реакция бригадира могла бы быть однозначной: хоть и покаялся ты, Мустафа, но все равно сука. Смерть предателям!

Продолжать контактировать с этим желтозубым негодяем?

Да, видимо, ничего другого не оставалось, и Гольянов, проклиная в уме всех ментов поганых и Воинова, в частности, а заодно Совет Безопасности и генерала с птичьей фамилией, понуро двинулся в сторону станции метро.

Наверное, в жизни любого человека случаются моменты, которые становятся этапными, переломными. Удивительно, но жизнь Солоника, вся или почти вся, состояла из таких моментов, и первый из них, судебный приговор, вынесенный еще в Кургане, предопределил все остальные: побег из зала суда, скитания в Тюмени, арест, пермский и ульяновский лагеря, контакты с людьми, которых Саша принял за гэбэшников, специальный Центр подготовки в Казахстане, многочисленные акции, вновь арест, вновь побег и, наконец, временное убежище в Греции.

Саша неоднократно мыслями возвращался в то далекое, почти забытое время, и всякий раз задавал себе вопрос: какова взаимосвязь между событиями, никак, на первый взгляд, не связанными между собой? Каково их невидимое, непостижимое влияние на жизнь человека?