Welcome to Трансильвания - Марина Юденич

— И не останавливает. По сей день.

— Верно. Скажу больше: в конечном итоге он добился своего — стал богат. Очень богат, вполне, скажем так, сопоставимо с Онассисом в пору его расцвета. Но… Вот она, Стив, главная гримаса судьбы! Цена обретенного была теперь совершенно иной.

— Он стал миллиардером, но не стал Онассисом.

— Точенее не скажешь.

— А хотел именно последнего?

— Да. Для него великий грек — кумир и вызов одновременно. Иногда мне кажется, Камаль готов расстаться со многим, если не со всем, кроме жизни, чтобы Аристотеля не существовало в мировой истории вовсе.

— Как всякий недоучка, не привыкший к скрупулезным исследованиям, он просто не слишком внимательно изучил житие своего кумира. А тот — вот вам, Полли, еще одна ухмылка судьбы — вывел однажды несколько правил для таких же безродных выскочек, каким был сам. «Десять секретов, которые привели меня к успеху» — кажется, это называлось так или как-то иначе. Но смысл точен. Так вот, один из секретов Онассиса — никогда не тратить время на изучение чужих успехов. Наш малыш, судя по всему, поступил с точностью до наоборот.

— Действительно, забавно. Всю свою жизнь он посвятил погоне за призраком Онассиса, а вернее, его славы. И, надо полагать, довольно скоро понял, что зиждется она отнюдь не на финансовом состоянии грека.

— К тому же в разное время его финансы, как говорят русские, пели романсы.

— На это обстоятельство Камаль, разумеется, не мог не обратить внимания, а в результате — простите уж за банальность! — пришел к сакраментальному «не в деньгах счастье» и бросился на поиск других составляющих.

— Высший свет?

— Ну, разумеется. Он заметался между Европой и Азией, не будучи принят нигде. Тогда в разное время появились Алекс Камали, и Ахмад Камаль, и даже Ахмад аль Камаль. В конечном итоге — все то же. Двери открылись, но, оказавшись в высоких гостиных, он, во-первых, так и не стал там своим, а во-вторых, раскусил еще более горькую пилюлю. В начале восьмидесятых приняты были многие.

— Если не все, кто этого хоть немного желал. Прорыв Онассиса снова оказался не по зубам. Сэр Уинстон Черчилль уже не совершал морских круизов[35]. Новые премьеры, президенты и иже с ними охотно позировали на борту многих роскошных яхт. Слишком многих.

— А сойдя на берег, немедленно забывали имя владельца.

— Слегка притянуто за уши, но по сути — верно.

— Разумеется, он пытался жениться…

— Но быстро понял, что брак в наши дни означает еще меньше, чем простое приглашение на five o'cloc[36]. К тому же, согласитесь, Хиллари Клинтон никогда не составит конкуренцию Жаклин Кеннеди.

— Да и Билл, надо заметить, некоторым образом еще жив…

— Ну, это, как известно, дело поправимое.

— Пожалуй. Однако не говорите мне, что он остановился.

— Нет, разумеется. Да вы и сами знаете это ничуть не хуже меня. Теперь он стал старше, умнее, осторожнее, богаче. Он почти знаменит. Возможно, любит и кем-то любим. Но, как и прежде, одна лишь страстишка сжигает его душу — он хочет потрясти мир, а вернее, покорить его. Взбудоражить, заставить говорить и думать о себе. Он хочет былой славы Аристотеля Онассиса, но никак не может взять в толк, каковы теперь должны быть слагаемые такого успеха. Но — ищет. И не оставляет поисков.

— На очереди — клонирование людей?

— Похоже — да. Однако, полагаю, и здесь не обретет желаемого. К тому же слава, если таковая и полыхнет достаточно ярко, увенчает отнюдь не головы ученых, проводивших эксперимент, и уж, конечно, не финансиста, давшего денег. Внимание будет привлечено к продукту. В лучах софитов искупаются клоны.

— Если доживут.

— Можете не сомневаться, он тоже думает об этом, отсюда идиотский список претендентов — Гитлер и… Дракула.

— Ну что ж! Спасибо, Полли. Я получил то, на что рассчитывал, — увидел нашего незадачливого героя. Так, как если бы он вдруг оказался в кресле напротив. Более того — я рассмотрел и расслышал его настолько хорошо, что, пожалуй, не имею более вопросов. Разве что один. Но этого вы, разумеется, не знаете. И потому спрашивать бесполезно.

— И все же?

— Чем все-таки этот тип так ощутимо задел Джона Томсона? Так ощутимо, что генерал…

— Святая Мадонна! И ты на самом деле не можешь сообразить, о чем идет речь, старина?

Иногда походка лорда Джулиана была неслышной.

Мягкой.

Почти кошачьей.

Вернее, львиной, ибо темные глаза Энтони сейчас были желтыми. А взгляд — неподвижный и довольно тяжелый — был, вне всякого сомнения, взглядом хищника.

Могучего и несокрушимого.

Впрочем, теперь он был благодушен, немного насмешлив.

Но никак не зол.

— Не могу в это поверить.

— Послушайте, сэр, я ведь никогда не скрывал, что плохо разбираюсь в обычаях и нравах вашего круга, и потому…

— Побойся Бога, Стив, Ахмад Камаль никогда не принадлежал к нашему кругу. Извини, старина, твоя вечная уловка на сей раз не сработала. И мне мучительно стыдно за тебя перед дамой. Тем более перед дамой…

— Потому что дело заключается именно в женщине. Не так ли, сэр Энтони?

— Браво, Полли!

— Черт побери, Тони! Уж не хочешь же ты сказать, что этот турок…

— Однажды поманил леди Томсон за собой. И она пошла, можешь не сомневаться, дружище. Она пошла.

— А потом? Насколько я знаю, Ахмад Камаль был женат много раз, но сейчас — формально по крайней мере — он свободен.

— Да. И завидный жених, между прочим, как пишут светские хроникеры.

— А леди Томсон?

— Она — при нем. Она и многие другие. И можете мне поверить — большинство ни о чем не жалеет.

— Значит, кое в чем он все же приблизился к своему кумиру?

— Не понял?

— Видишь ли, Энтони, в твое отсутствие мы посвятили некоторое время досье генерала Томсона.

— То есть господину Камалю?

— Вот именно.

— Разумно, ибо впереди у нас куда более занимательное досье. И три часа полета.

Всего лишь три часа.

Потом — Бухарест.

И очень скоро — Трансильвания.

Время пошло.

Момент настал.