Ее я - Реза Амир-Хани

* * *

Мать пока не рассказывала деду обо всей этой эпопее сватовства – боялась огорчить или не могла подобрать слова. Но из-за того, что ничего об этом не сообщили деду, нельзя было говорить и Марьям. «Тем более девочка так разволнуется и размечтается, совсем школу забросит… Ах, если бы жив был ее отец…» Матушка вся изнервничалась, и ни Али, ни Марьям не могли ее развеселить. И в этом переезде семьи Искандера на их задний двор ничего хорошего мать не видела, более того, она обиделась за это на деда. «Разве не нужно было со мной посоветоваться? Да, он решает, и мы его уважаем, но все-таки я, как хозяйка дома, имею какие-то права. Али от этого Карима не отходит ни на шаг, Марьям каждый день нахваливает эту Махтаб… Куры с гусями вповалку! А с Али что делает эта синеглазка? Во-первых, девочка вообще не подарок… Во-вторых, даже если что-то она собой представляет, то это для папы с мамой… Ну а нам-то что?..»

Матушкины мысли прервал стук в дверь женского молотка. Нани ушла за покупками, поэтому дверь открыла Махтаб, уже вернувшаяся из школы. И вот она прибежала по коридору и встала перед матушкой, опустив голову, словно боялась ее, и прерывающимся голосом объявила:

– Госпожа! Там женщина, этакая, стоит перед дверью…

– Как понимать «женщина этакая»? Говори нормально!

– Ну этакая… Говорит, она мать начальника Эззати…

Матушка впервые рассмеялась словам Махтаб и велела ей впустить женщину. «Девочка мила. Действительно, “женщина этакая”. И ведь ничего плохого она о ней не сказала… Но что нужно этой особе? Наверняка насчет Марьям… Я сразу предположила: этот мерзкий холостяк совсем нас не уважает, но при этом не придирается ни к платку Марьям, ни к моей чадре – это не случайно. До чего же, однако, докатилась наша семья, если…»

Хотя мать Эззати уже бывала раньше в доме Фаттахов, сегодня она снова оглядывала все вокруг с изумлением. Войдя из крытого коридора во двор, провозгласила, как делают мужчины, входя в незнакомый дом:

– Йалла!

– Словно мужчина вошел, – заметила тихо матушка, глядя на Махтаб и смеясь; и та тоже рассмеялась.

Мать Эззати была без чадры, в цветастой юбке и ситцевой рубахе. На голове – белая шляпка, из-под которой выбивались неопрятные косицы седых волос. Смехотворным показался ее вид матушке, подумавшей: «Надела бы хоть чадру, чтобы скрыть свой вид непотребный…» Гостья взошла на крыльцо и села, но матушка пригласила ее в боковую комнату. В главную залу приглашать не стала – та предназначалась для самых важных гостей. Обменялись приветствиями, и матушка выдержала паузу, чтобы позволить гостье высказаться. Потом сказала:

– Вы, слава Аллаху, немолоды, а все же сняли чадру. А вы не подумали, что ваш сын…

– Он – ваш слуга покорный…

– …что ваш сын…

Мать Эззати, приложив руку к груди, поклонилась и вновь повторила:

– Он – ваш слуга покорный…

Матушка, косо улыбнувшись, все же довела свою фразу до конца:

– Я хотела сказать, что ваш сын служит в полицейском управлении. Наверное, он мог бы отстоять вашу чадру перед своими соратниками…

– Нет-нет! Об этом речи нет. Ведь это приказ шаха. Мы сами в деревне раньше жили, мой дядя по матери, мулла, всегда говорил: шах – это тень Аллаха. И слова его – слова Божьи. Госпожа моя! Не нужно бежать впереди паровоза. Сами они плохое сделали, сами они же потом хорошее сделали, значит, по слову начальника. А нам что за дело?

Матушка рассмеялась и замолчала. И мать Эззати замолчала. Тяжкая пауза все длилась, и, слабо улыбаясь, матушка думала: «В молчанку, что ли, играть пришла? Говори, не сиди, заткнувшись. Знает же, что ведет себя по-хамски, однако…» Матушка внимательно взглянула на гостью. Та сидела, опустив голову, и слышно было ее дыхание. Матушке стало ее жаль: «Не следует и мне ее оскорблять, не должна она выйти от нас с обидой. Вздыхает она, может, из сочувствия к нам? Успокою ее…» И матушка умиротворяющим тоном заговорила:

– Дело вот как обстоит, хадж-ханум. Ты ведь мне как мать по годам. Во-первых, муж и жена должны друг другу соответствовать по возрасту. Если девушка молода и неопытна, то и муж должен молодым быть, чтобы вместе жилось им хорошо, чтобы поговорить могли. Марьям еще совсем юна и ничего в жизни не знает. Не хочет она пока замуж, тем более за человека, который ей по возрасту в отцы годится…

Гостья при этих словах все время кивала, словно подтверждая их. Матушка немного встревожилась: «Глухая она совсем, что ли? Зачем пришла тогда? Неужели…» Она с удивлением взглянула на гостью, которая распустила посвободнее завязки шляпки и начала говорить:

– Аллах свидетель, и я точно так думаю. И начальнику так же говорю. (Начальником она именовала своего сына.) Не годится ему брать в жены юную девочку. Как вы сами сказали, Марьям-ханум еще совсем юна и ничего в жизни не знает, и Али мне во внуки годится, то же самое. Они маленькие еще, ничего не понимают, остались на попечение деда, а им защита настоящая нужна. Детям нужен отец строгий, и вы сами еще, слава Аллаху, чтоб не сглазить, молоды…

Лицо матушки делалось все более и более красным. А поскольку под руками ничего не было, кроме кальяна, то зажженный кальян и полетел первым в гостью, подпалив ее ситцевую рубаху. Старуха, не надевая туфель, скатилась кубарем вниз с крыльца, но водяной сосуд кальяна все-таки догнал ее, облив водой и ударив в голову. Потом в старуху полетел поднос и чайные приборы, что принесла Махтаб. А гостья сломя голову уже неслась по крытому коридору и выскочила на улицу. Матушка молчала. Уперлась лбом в стену и тогда только начала всхлипывать. Махтаб стояла рядом. Матушка, еле волоча ноги, поднялась на крыльцо и села на ступеньках. Нужно было выплакаться перед кем-то, и почему бы этим человеком не быть Махтаб? Матушка, ничего не говоря, прижала к груди голову Махтаб и разрыдалась.

* * *

Никому ни слова об этом мать не рассказала, и Махтаб молчала. Происшествие стало их общей тайной. Стоило ли сообщать о нем Марьям, и так несчастной девочке, или Али, чье маленькое сердце уже испытало столько горя, или деду, который, если бы узнал, кровной местью запахло бы … Никому ничего не сказала мать, лишь то и дело пыхтела угрюмо кальяном, хотя Марьям и Али вопрошали:

– Матушка! Что ты все хмуришься в последнее время? Или мы в чем-то провинились?

Ничего им не отвечала мать, и Махтаб молчала. Иногда, докурив кальян, матушка звала Махтаб и молча обнимала ее, приглаживала рукой ее кофейного цвета волосы. Нани, Али и Марьям одинаково не понимали, чем вызвана такая перемена отношения. «От тоски, что ли, так возлюбила Махтаб? Прямо оторопь берет! Ведь только вчера называла ее задорожной замарашкой…» Кроме матери и Махтаб, никто ничего не знал. И не узнал даже тогда, когда…

* * *

Когда мать Эззати выскочила из дома Фаттахов, страж порядка, который ждал ее на улице неподалеку, поднялся с лавки. С какими-то даже хозяйскими мыслями он уже поглядывал на забор Фаттахов, но, как увидел мать, все понял.