Мир, который сгинул - Ник Харкуэй

Флаг ООН все еще развевается над диспетчерской башней, поблекший и печальный. Двое в голубых касках берут нас на прицел. Стены башни в дырках от пуль, а на одной большое грязное пятно – видимо, там разорвалась граната, стену залатали, но не покрасили. В остальном им явно повезло, хотя с этого угла нельзя рассмотреть все поле. На взлетно-посадочной полосе (пойте осанну!) стоят два престарелых, но вполне исправных грузовых самолета. Оба без окон, и сидеть там наверняка неудобно, зато, если нам разрешат, мы сможем эвакуировать всех.

Один солдат в голубой каске осторожно подходит к нам. Храбрый паренек, ничего не скажешь, – наверное, командированный пуэрториканец. Надо обладать недюжинной наглостью, чтобы подойти к бронетанковой колонне (пусть и такой потасканной, как наша) и велеть чужакам вести себя хорошо, не то последствия будут самые печальные. Он идет к нам именно с этой целью и отлично знает – а также знает, что мы знаем, – какие это будут последствия: максимум он разозлится, а его командир сделает нам строгий выговор. Или, думаю я, к нам выйдет суровая блондинка с продолговатым лицом и начнет топать ногой – но Элизабет нигде не видно. Надеюсь, она уже дома.

– Кто вы такие? – спрашивает ооновец.

– Бродячий цирк, – ехидно цедит Гонзо. – Я – бородатая женщина, а это мои клоуны. – Он обводит рукой Джима Хепсобу, Салли и меня.

Ооновцу хоть бы что.

– Тогда позовите мне инспектора манежа, – говорит он.

– Я за него, – отвечает Гонзо.

– Разворачивайтесь, – советует ооновец. – В шести или семи часах езды отсюда есть военный лагерь. От них вам больше пользы будет.

– Нам надо эвакуироваться, – возражает Гонзо. – И вам тоже.

– Разворачивайтесь, – не сдается ооновец. Гонзо свирепеет на глазах и уже хочет поделиться с салагой своими переживаниями, когда ворота открываются, и второй солдат в голубой каске машет: проезжайте! Наш паренек с заметным омерзением уходит с дороги. Гонзо одаривает его ухмылочкой, и мы весело проскакиваем в ворота. Одинокий силуэт возвращается на позицию, и больше мы злого ооновца не видим. Впрочем, нам не до него, потому что очень скоро становится ясно, в какое глубокое дерьмо мы вляпались. Когда все наши вылезают из машин, из низких построек Вранова поля высыпают подчеркнуто не ооновские солдаты и берут нас на мушку. В отличие от ублюдков Джорджа Копсена, эти даже не утруждаются сообщить, что мы теперь заключенные, – все понятно и без слов. Нас тщательно обыскивают, разоружают и отводят к командиру. Вазиль недовольно морщится: merde.

Рут Кемнер.

Она обосновалась в небольшом зале отправления – это комната с высокими потолками и матированными стеклами в длинных узких окнах, которые пропускают свет, но не любопытные взгляды. У входа есть поломанная багажная лента, а с другой стороны – бар, однако главная достопримечательность расположена у дальней стены, под указателем с надписью «Embarquement»[10] и тем же словом на разных языках. Солдаты в строевой стойке держат автоматы в положении «на грудь». Пол устлан красным, изъеденным молью ковром, а на возвышении из нескольких сдвинутых вместе кафедр восседает императрица – и с этой минуты у нас начинаются неприятности.

Рут Кемнер сидит на троне. Не сказать чтобы трон был очень помпезный. Нет, это пилотское кресло из штурмового вертолета, приваренное к железной раме и задрапированное шкурой леопарда (вполне допускаю, что натуральной, но все-таки вряд ли). Обстановка напоминает фильмы семидесятых, где свирепые воительницы – красотки в купальниках – ловят и норовят казнить горстку выброшенных на берег моряков, после чего блаженно млеют в объятиях бравых ребят, не верящих в сафическую муть и знающих, что любой хорошей девочке нужна твердая рука. Курам на смех.

Видимо, по этой причине Рут Кемнер развесила на шестах вокруг трона отрубленные головы. Это, знаете ли, внушает. Глаза у Кемнер самые обычные, как, впрочем, и у всех, а вот по лицу, сплетению небольших мышц, посредством которых она сознательно или невольно показывает свое настроение, видно, что Кемнер – опасная психическая больная. Она выпрямляется и медленно поводит головой: мы все видим, что кто-то потрудился над ней с ножичком. Хотели вскрыть горло, да промахнулись, и теперь вдоль нижней челюсти идет длинный разрез. Наверно, из него хлестала кровь и было больно, однако сейчас все аккуратно зашито. Еще хирург попытался вернуть Кемнер мочку уха, но выглядит оно безнадежно. Когда военачальница поворачивается к нам, ее лицо оказывается в том же положении, что и отрубленная голова № 2, и сходство между ними, прямо скажем, разительное. Если только у Рут Кемнер нет сестры, она, по-видимому, убила очень похожую на себя женщину и использовала ее в качестве декора. Словом, как и было сказано, Кемнер спятила. Из газетного киоска в противоположному углу зала ее прислужник вытаскивает брыкающегося, закутанного с ног до головы человека. Он лягается и орет, требуя справедливости и свободы, а когда с него срывают капюшон, все мы узнаем Бена Карсвилля. Если шрам – его рук дело, то это наглядный пример прожженного идиотизма. Еще это объясняет, почему Рут Кемнер жива и сулит самому красивому солдату на Выборной Арене очень нехорошую смерть.

Карсвилль стискивает зубы и оценивает ситуацию с троном и головами. Видно, ему она тоже напомнила старые фильмы, потому что он отпускает какую-то скабрезную шуточку. Бен Карсвилль, разумеется, смог бы охмурить сексуально неудовлетворенную предводительницу амазонок. Увы, Кемнер – отнюдь не грудастая проститутка с манией величия. Она была уважаемой и более чем кровожадной наемницей («неправительственным военным консультантом»). Но кем она стала теперь, после того как зазвонил, возвещая о начале новой эры нетривиальных войн, красный телефон Джорджа Копсена?

Рут Кемнер смотрит на Карсвилля с холодным любопытством. Какую бы пошлую шутку он себе ни позволил, действие она возымела не сразу. Кемнер не влепила лейтенанту обиженную и пикантную пощечину, не пробуравила его грозным взглядом. Она смотрит на него с научным интересом, как на новую диковинную тварь, которую ей принесли для вивисекции. Кивает головорезам. Те поднимают Карсвилля (слышится натужное «хрр-хрр-хрр»), и Кемнер выводит нас на улицу.

Если вы ведете пленного, держа его на прицеле, ни в коем случае не делайте одной вещи: не тычьте ему дулом в спину. Каждая секунда физического контакта с пленным – это секунда, когда ему известно о вашем местоположении, и он может напасть, прежде чем вы успеете спустить курок. Даже олимпийский чемпион на старте не успеет выстрелить в тот миг, когда хорошо обученный солдат оттолкнет дуло в сторону – при условии, что он знает, где оно находится. Огнестрельное оружие не предназначено для ближнего боя. Так что не давайте пленному шанса просчитать ваши действия, не позволяйте ему ощутить вашу напряженность или расслабленность и никогда, никогда не тычьте в него стволом – если вы хоть чуть-чуть сдвинете дуло в сторону, считайте, оно уже направлено в воздух, а пленный откусит вам нос, пристрелит впереди идущего вашей же пушкой или учинит еще что-нибудь, не соответствующее традиционным представлениям о хорошей дисциплине.