Лев любит Екатерину - Ольга Игоревна Елисеева

– Интересный субъект, – сказал Потемкин Михельсону и, обратившись к караульным, велел вести пленного в здание Следственной комиссии.

Каково же было возмущение Павла Сергеевича, когда, вернувшись в крепость, он узнал, что Дубровского, вопреки его приказу, свели в уцелевшие казармы, где заправлял Петр Панин. У последнего не было полномочий устраивать допросы. Но командующий тянул одеяло на себя, стараясь прибрать к рукам как можно больше власти.

Павел Сергеевич немедленно отправился к сопернику, взяв с собой караул и приказав трубачу дудеть в горн для важности. Как ни неприятно ему было разговаривать с командующим, но избежать объяснений он не мог.

– Милостивый государь, Петр Иванович, – заранее кипятясь, начал Павел, – к вам по ошибке доставлен мой подследственный Дубровский. Надлежит мне его забрать.

– Вон, во дворе, – махнул рукой генерал. – Под дерюгой лежит. Оступился дорогой. Упал головой на камень.

Павел Сергеевич, забыв о солидности, бросился на широкий двор. Там кучами сидели колодники, скованные длинной цепью, одной человек на двадцать. У забора валялись едва прикрытые распоротыми мешками тела умерших. Поутру их собирали на телеги и закапывали за городом. Сбоку валялся недавний детина. Его правый висок был вмят и почернел от крови.

– Ваше сиятельство, вы… – Губы у следователя тряслись. – Вы злодей! Вы ответите перед государыней!

– Да бросьте вы, генерал, причитать, как баба, – зевнул Панин. – Мало ли тут бродяг? Разве государыне до каждого дело?

Павел сжал кулаки. Напускное простодушие командующего только укрепило его подозрения.

– Этот человек был секретарем Самозванца – персона для следствия важная. А вы его убили. Полагаю, чтобы не сболтнул лишнего.

– Полегче с обвинениями, – мясистое лицо генерала окаменело. – Мне от Ее Величества даны такие полномочия, что я не только всякую падаль, но и вас самого могу взять под стражу!

– Слыхали мы про эти полномочия, – огрызнулся следователь. – Руки на меня коротки!

– А на кралю твою, подстилку пугачевскую? – не смутился Панин. – Нишкни.

Павел Сергеевич побелел.

– Только посмей, живо в Петербург отпишу о твоем самоуправстве!

Генерал сочно, с хрустом откусил яблоко:

– Здесь кругом мои войска. Захочу, ни одно твое донесение дальше казанских ворот не долетит. Так что сиди тихо, господин следователь. Не мешай мне злодеев давить.

– Вы, милостивый государь, сами хуже Злодея, – заявил Павел Сергеевич и посрамленный покинул двор казармы.

В тот же день он отписал помещикам и заводчикам, чтобы те явились под расписку разбирать своих людей, пригрозив, что, которые не возьмут, могут навсегда лишиться холопов в теперешнее грозное время.

Вскоре хозяева повалили за домашними бунтовщиками. Смотрели друг на друга волками. Но делать нечего. Одни брали, хоть глаза не глядели на разбойные хари своих же мужиков. Другие шли обратно в ярмо, понимая, что оно одно – защита от расправы.

А про расправы было уже далеко слыхать. Панин отдал приказ мятежников казнить на месте и для устрашения пускать виселицы и колеса с подвешенными за ребра вниз по реке. Тяжелая ноша легла Волге на руки. Покачиваясь, плоты шли мимо обезлюдевших берегов. К Павлу приходили длинные списки погибших: «В Царевококшайском уезде убито до смерти: полковница вдова Марья Теплова, помещица вдова Домна Поспелова с дочерьми, девицами Марфой и Анной, экономический крестьянин Нефед Багров, пехотный солдат Фаддей Спицын, священников два, дьячков два, один семинарист, малолеток один, все по именам незнаемы, подпоручик Игнатий Дудкин с женою, сыном, двумя дочерьми и прабабкой, отставного майора Сидора Ежикова вдовой Пелагеей…» Бумагами с фамилиями можно было оклеивать избу изнутри. Но у тех, кто ушел по Волге к Персидскому царству, не было ни имен, ни фамилий, ни счета.

Одним из первых владельцев явился за своими господин Твердышев. И забрал больше всех. Многие из его заводских содержались в Уфе, другие – в Оренбурге, до Казани добрались наиболее отчаянные. Но и их хозяин взял на поруки. Однако не всех. Семь человек, виновных в подстрекательстве к душегубству, оставил, боясь новой смуты. Крестьяне повлеклись домой, кто на подводах, кто пешком. Страшен предстал перед ними Оренбургский край. Негде жить, нечего есть. Избы сожжены вместе с заводами, бабы и дети у многих поумирали, пока прятались по лесам, а кого и башкиры побили. О стариках говорить нечего. Могил не сыскать.

Горько плакал хозяин над руинами своего первенца – Симского завода. Утробно подвывала ему толпа. Странное дело – ненависть вроде бы и не прошла, а выходило, что теперь Яков Твердышев своим заводским разбойникам единственная защита, единственная надежда. Ведь не бросил же их на кнут, рудники и клейма. За каждого ручался. Привез хлеба.

– Вот что, благодетели мои, – заводчик ударил шапкой перед толпой. – Разорили вы меня. Да и себя тоже. Но как ни верти, жить нам здесь вместе. Мне без вас заводов не поднять. Вам без меня – только с голоду подохнуть. Было вас десять тысяч, ныне гляжу и четырех не наберется. Даст бог, остальные живы.

Толпа понурилась.

– Идем отсюда к Богоявленскому заводу. Там кое-какое жилье осталось. И начнем все сызнова.

Так сказал Яков Борисович и поворотил коня. Телеги и пешие двинулись за ним. Усталые, голодные, побитые, израненные. Шли копать, рубить лес, городить тын от башкир, строить дома. Топали в надежде отыскать своих и плакали, понимая, что найдутся не все.

Знатно погуляли, православные!

Тем временем оскорбленный Михельсон продолжал преследование. Он чувствовал, что только кровь Самозванца смоет с него обвинения. Пугачев вновь перебрался на другую сторону реки. Крестьяне окрестных деревень вывалили на берег с образами и хлебом-солью. Отряд из пятисот казаков мигом оброс народом. Батюшку государя только и ждали, чтобы начать расправы над помещиками.

В степи пожар бежал низко над стерней. Горящая земля сама стелилась под ноги мятежниками. Нигде не встречая сопротивления, Злодей шел быстро. А вот правительственные войска не поспевали – под копытами их коней берега вставали дыбом. Пока-то наведут порядок, пока-то усмирят. А Самозванец уже был таков. Лови сетью ворона!

Уже много отрядов перешло за Волгу. Уже не один Михельсон, а Меллин, Мансуров, Муффель со своими командами двигались по следу. С разницей в один день врывались в покорившиеся Злодею города: Цивильск, Курмыш, Ядринск, Саранск. А догнать не могли.

В Пензе встретился Самозванцу астроном Ловиц, еще год назад отбывший из Петербурга. Он высчитал, что летом над Волгой будет видна комета. Выбирал место для наблюдений, ставил телескопы. Астронома Пугачев отчего-то не залюбил, даже обиделся, что есть люди, тыкающие в небо стеклянными трубками. Приборы приказал утопить в реке, а «немчика» повесить поближе к звездам.

Но и сам Злодей уже чуял, как у него горит спина. Он нигде не задерживался дольше суток. Толпы мятежников гудели: «На Москву!» – а предводитель и горстка казачьей старшины понимали – надо уходить. Одни хотели проскользнуть за Кубань, а оттуда в Персию. Другие втихомолку гуторили о выдаче Самозванца. Теперь встал вопрос, кто раньше повяжет Емельку – свои или Михельсон?