Запределье. Осколок империи - Андрей Ерпылев

— Да вы с ума сошли! — орал краснолицый хрипатый пилот с капитанскими «кубарями» в петлицах, неприятно напоминавших НКВДшные. — А если случится что с движком? Вы только посмотрите, что за самолеты у нас! Стрекозы…

Пара приткнувшихся в конце коротенькой взлетной полосы аэропланов действительно имела мало общего с гордыми могучими машинами, штурмовавшими небо на экранах кинотеатров и страницах газет. Старенькие бипланы с обтянутыми парусиной крыльями совсем не походили на знаменитый «Сталинский маршрут» товарища Чкалова.[22]

— Весной вот было у нас ЧП! — хрипел военлет. — Пропал над тайгой самолет, и все — с концами. Четвертый месяц уже ищем. Тут же самолет искать — как иголку в стогу сена.

— Даже оттуда, — ткнул пальцем в потолок летчик, доверительно склонившись к просителям. — Товарищи приезжали. Не мог, говорят, твой самолет, Колычев… Колычев моя фамилия… За границу перелететь? К окопавшимся за кордоном белоэмигрантам, стало быть. А куда ему лететь-то? До границы горючего все равно не хватит… Едва отвертелся. Строгача, конечно, получил, да это ерунда… А вот если еще одна машина пропадет, то все — пиши пропало: зачислят во вредители и пособники…

Вот и пришлось геологам топать к заветной цели на своих двоих. И все бы ничего, не отважься товарищ Зубов, отчаявшись найти удобный брод, пойти напролом. Благо, местные жители в один голос утверждали, что такого сухого лета, как последние два года, отродясь в этих местах не видывали. Мол, вот два года назад болото было так болото, а сейчас — курица пройдет и ног не замочит. И поверили им…

Лев Дмитриевич, осторожно, чтобы не потревожить трясину, дотянулся до нового пучка камыша и подгреб его под себя. Вдобавок к холоду добавилось ощущение, что по телу кто-то ползает. И спектрометрист молил небеса, чтобы это оказалось обманом чувств, а не пиявками: всякую ползучую живность, будь то пиявки, гусеницы или даже безобидные дождевые черви, он ненавидел с детства.

«Нет, чтобы подождать… — подумал геолог. — Так нет же… Пробы, дескать, дают стабильное повышение уровня металла… Скорее бы они возвращались…»

Чтобы отвлечься от невеселых перспектив, Лев Дмитриевич принялся вспоминать все, что ему было известно о злосчастном иридии…

«Иридий — один из „платиновых металлов“, открыт в 1803 году англичанином Теннантом одновременно с осмием, которые в качестве примесей присутствовали в природной платине, доставленной из Южной Америки. Имя свое получил от греческого „ирис“, что означает „радуга“, за разнообразие окрасок соляных растворов. Встречается в природе вместе с прочими платиновыми металлами в виде осмистого иридия (невьянскит), зерна которого, вследствие более белого цвета, большей твердости и листоватого строения, легко могут быть отличены от зерен самородной платины, которая также содержит как бы вкрапленным осмистый иридий. Состав этого сплава бывает различный, от Ir3Os до IrOs. Иногда он приобретает название иридистого осмия (сисерскит), при составе IrOs3, до IrOs4. В некоторых платиновых рудах находится также сплав иридия (до 80 %) с платиной. После обработки платиновых руд слабой царской водкой для извлечения золота и затем крепкой — остается, кроме песка, именно осмистый иридий, который и служит материалом для получения свободного металла. Следующий способ был применен в 1872 году Дебрэ и Девиллем для получения чистого иридия…» — Вы, часом, не заснули, товарищ Зельдович? — услышал он над собой веселый голос начальника экспедиции и почувствовал, как что-то твердое и надежное просовывается под занемевшие от ледяной воды руки. — Просыпайтесь-ка…

* * *

— Как представишь себе, что обратно по этим хлябям добираться…

Иван Лапин, рабочий экспедиции, помешал угли кривым, похожим на кочергу, сучком, подняв фонтан искр. Вымотанные сумасшедшим днем геологи вповалку лежали у костра, не веря, что их злоключения завершились. По крайней мере — на сегодня.

Волоча на себе спасенного из цепких лап болотного духа, но окоченевшего донельзя спектрометриста, геологи не то шли, не то плыли еще около трех часов. Когда надежда выбраться на сухое пропала окончательно и люди с ужасом представляли себе ночевку по пояс в воде, дно, ранее представлявшее собой зыбкое переплетение корней и отмерших камышовых стеблей, внезапно обрело твердость. И мало того — заметно пошло вверх. Через несколько сот метров люди уже шагали по колено в напоминающей круто сваренный суп «няше», по выражению того же Лапина, аборигена здешних мест, а еще через полкилометра — по щиколотку.

Увы, до сухого места удалось добраться лишь в полной темноте, поэтому выяснить — остров это или «материк» не представлялось возможным. Юный Слава Ростовцев, правда, предлагал сходить на разведку, но начальник экспедиции пресек это в зародыше.

— Не хватало еще, Вячеслав Игоревич, — весельчак и балагур товарищ Зубов, когда было нужно, мог быть строг. — Чтобы вы впотьмах тут заблудились. Или тоже провалились в трясину, — кивнул он на спектрометриста, у которого зуб на зуб не попадал. — До рассвета от лагеря — ни ногой.

— А по нужде? — хмуро поинтересовался второй рабочий, тоже нанятый в Кедровогорске, — Николай Мякишев.

— По нужде — за ближайшими кустиками, — отрезал начальник. — Барышень тут нет, так что политесы разводить нечего.

К слову сказать, само наличие «кустиков» — скрюченных рахитичных деревьев непонятной породы, довольно густо обступивших место, выбранное для ночевки, — навевало определенный оптимизм. Ведь до этого момента последними деревьями, виденными путешественниками, были сосны на покинутом берегу, оставшемся в паре десятков километров позади. Но уточнить обстановку мешала непроглядная тьма, усугубленная плотным туманом, наползающим белесыми волнами с болота. Но топливом, по крайней мере, геологи были обеспечены.

— Странное какое-то болото, — поежился Слава, воткнув в тлеющую головешку прутик и наблюдая, как тот обугливается. — Тишина вокруг — даже лягушки не квакают.

— Как раз это ни странно, — пробормотал Лев Дмитриевич, переворачиваясь на спину и натягивая на себя сырое одеяло — его знобило и он боялся, как бы не вернулась малярия, подцепленная еще в Гражданскую и, казалось, давно и успешно залеченная. — Лягушки, мой друг, — не люди. Любить друг друга круглый год не могут…

— А при чем тут любовь? — смутился Ростовцев, поняв, что спектрометрист применил этот термин отнюдь не в платоническом смысле, а в самом что ни на есть плотском.

— Лягушки квакают хором лишь в периоды размножения, — откликнулся Зельдович. — Призывают таким образом особей противоположного пола. А вы что думали? Что они гимны возносят своим божествам?

— Нет, но…

В этот момент где-то далеко раздался жуткий вопль, разнесшийся на километры вокруг и замерший на тоскливой ноте.

— Что это? — вскочил Слава на ноги.