Рукопись Платона - Андрей Воронин

— Увы, — сказал Хрунов. — Вы же разумный человек, так скажите: были бы вы довольны на моем месте, получив подобный ответ? Ложь, Алексей Евграфович, способна разрушить даже самую крепкую дружбу.

— О какой дружбе вы говорите? Я вам не друг, да и вы мне никто. Просто посторонний человек, случайно встретившийся на улице...

— Случайно ли? Впрочем, это неважно. Вы совершенно правы, я вам никто. А теперь сами посудите: если ложь может превратить друга во врага, то в кого же она тогда способна превратить совершенно постороннего, как вы выразились, человека? Ведь я убить вас могу, Алексей Евграфович!

— Вы ищете сатисфакции? — надменно задрав кверху бородку, уточнил Берестов.

Его очки в лунном свете казались двумя серебристыми лужицами расплавленного металла. Он был худ, сутул и смешон в своем гневе, и Хрунов не отказал себе в удовольствии рассмеяться ему в лицо.

— Не будьте идиотом, — сказал он, — и не считайте идиотом меня. Когда я говорю, что хочу вас убить, то подразумеваю именно убийство, а не глупый фарс, именуемый дуэлью. Я не собираюсь давать вам шанс случайно прострелить мне голову, милейший Алексей Евграфович.

— Вы низкий, грязный человек! — таким тоном, будто только что совершил великое открытие, проговорил Берестов. — Вы негодяй!

— Быть может, вы и правы, — не стал спорить Хрунов, — но все это не дает ответа на поставленный мною вопрос: что ищет княжна Вязмитинова в подземелье?

— Я изобью вас в кровь, как последнюю собаку! — выкрикнул Берестов, бросаясь вперед.

Его самонадеянность позабавила Хрунова, но в следующее мгновение ситуация изменилась, потому что за спиной у студента бесшумно, как призрак, вырос Ерема. Что-то почувствовав, Берестов хотел обернуться, но было поздно: по-рысьи прыгнув ему на плечи, одноухий бородач обхватил его лицо своей грязной пятерней, задирая кверху подбородок. В лунном свете в последний раз остро сверкнуло свалившееся с переносицы Берестова пенсне, потом блеснул нож и послышался неприятный хлюпающий звук. Хрунов торопливо отскочил назад, спасая платье от хлынувшей из перерезанного горла крови.

— Ты что наделал, дубина?! — выкрикнул Хрунов и, не сдержавшись, со всего маху съездил Ереме в уцелевшее ухо, отлично понимая, что браниться и даже драться поздно: чертов бородатый упырь улучил-таки момент. — Ты что натворил, крокодил бородатый?! — продолжал он, пиная свалившегося рядом с мертвым студентом Ерему. — Тебе кто велел его резать? Я тебе велел?

— Так как же, барин, — прикрываясь руками, скулил Ерема, — как же иначе-то, кормилец? Ведь он же, басурман, прибить вас грозился!

— Ты дураком-то не прикидывайся, — остывая, сказал Хрунов и, вынув из кармана спички, раскурил потухшую сигарку. — Будто ты не видел, что я его мизинцем в бараний рог могу скрутить. Ну что за наказание! Ведь он же так ничего и не сказал! Тьфу! Угораздило меня связаться с идиотом! Вставай, дурак, чего разлегся? Теперь его закапывать надо.

— Возиться с ним, — невнятно пробормотал Ерема, садясь в пыли. Он сел, выплюнул скопившуюся во рту темную кровь, потрогал ухо и коротко зашипел от боли. — Затащить в подземелье да и бросить в каком склепе, всего и делов-то.

— Как знаешь, — сказал Хрунов, брезгливо переступая через кровавую лужу. — Сам напакостил, сам за собой и прибирай. Хоть с кашей его съешь, мне безразлично. А только к утру чтобы здесь и пятнышка не было, понял?

Ерема, кряхтя, поднялся с земли, взвалил на спину мертвое тело и побрел с ним в горку, к кремлю. Хрунов проводил его сердитым взглядом, покачал головой, вздохнул и легко зашагал в обратную сторону, в город, думая о том, что все не так уж плохо: в конце концов, Ерема, хоть и поспешил немного, сделал именно то, что собирался сделать сам атаман, — обрубил одно из многочисленных щупалец ненасытного спрута, который именовался княжной Вязмитиновой.

Когда его шаги затихли в отдалении, густые заросли бурьяна на пустыре раздвинулись и на дорогу, по-звериному пригибаясь, выбрался какой-то человек. Он немного постоял, вслушиваясь в ночь и глядя то направо, где скрылся Ерема со своей страшной ношей, то налево, куда ушел Хрунов. Похоже, незнакомец не мог решить, за кем ему пойти. Наконец решение было принято, и сгорбленная фигура крадучись двинулась в сторону кремля, поминутно оглядываясь и стараясь держаться в тени.

Герр Пауль Хесс даже не подозревал, до какой степени вымотался, производя свои раскопки, пока не добрался до дома княжны Вязмитиновой и не закрыл за собою дверь своей комнаты. В этот самый момент усталость навалилась на него, как сошедшая с гор снежная лавина, и у герра Пауля едва хватило сил на то, чтобы повернуть ключ в замке и добрести до кровати.

Кое-как пристроив на ночном столике зажженную свечу и сшибив при этом на пол пустой стакан и томик Платона, герр Пауль со стоном повалился на кровать, раскинув руки крестом и даже не сняв испачканных землею сапог. Впрочем, испачканы были не только его сапоги: скосив глаза, немец увидел на белой наволочке крупинки песка и комочки известкового раствора, насыпавшиеся с его волос. Герр Пауль с отвращением закрыл глаза и подумал, что прислуга наверняка доложит княжне о том, что ее постоялец явился на ночь глядя в таком виде, будто только что восстал из могилы. Увы, глаза почти сразу же пришлось открыть, потому что стоило только ему смежить веки, как перед его внутренним взором поплыли бесконечные темные коридоры, груды земли, узкие каменные норы и глухие кирпичные тупики. Он попытался наспех сочинить какую-нибудь басню для княжны, но вынужден был отказаться от этого намерения: любое усилие, в том числе и мысленное, вызывало у него тошноту и головную боль. Золотая лихорадка прошла, наступило похмелье, и в данную минуту эмиссар отцов-иезуитов мечтал только об одном: поскорее заснуть и до самого утра не видеть снов.

Приходила прислуга, стучала в запертую дверь и глупым деревенским голосом спрашивала, станет ли барин вечерять. Герр Пауль сначала не отзывался, а потом, не утерпев, послал ее к черту — правда, по-немецки, так как не желал наутро объясняться с княжной по поводу своей неспровоцированной грубости.

Впрочем, прислуга, хоть и не могла понять значения произнесенных немцем слов, правильно оценила интонацию, и больше герра Пауля в этот вечер не беспокоили. Он лежал, воспаленными глазами глядя на огонек оплывающей свечи и понемногу погружаясь в то странное полудремотное состояние, в котором сон невозможно отличить от яви. В этой полудреме ему привиделся царь Иван IV; грозный самодержец кричал на герра Пауля, на архаичном и оттого неудобопонятном русском языке вопрошая, почто он зарится на царскую казну и тщится подорвать устои святой православной веры. От самодержца разило козлом, он тряс перед лицом герра Пауля корявыми растопыренными пятернями и грозился вздернуть его на дыбу. Убоявшись мести государя, герр Пауль сделал над собой нечеловеческое усилие и проснулся.

За окном серел ранний предрассветный сумрак, в комнате было темно и пахло сгоревшей свечой. Где-то приглушенно, будто сквозь вату, тикали часы. Герр Пауль протянул руку и пошарил по крышке ночного столика, но не нашел ничего, кроме подсвечника и коробки спичек. Что-то стесняло его движения, и лишь теперь он вспомнил, что улегся спать в одежде. Вполголоса помянув черта, немец вынул часы из жилетного кармашка, зажег спичку и бросил взгляд на циферблат. Было начало четвертого, но спать уже не хотелось. Хесс поднялся с кровати, подошел к комоду, на ощупь достал из ящика новую свечу и, вернувшись к столу, зажег ее.