Любовница смерти - Борис Акунин

Я не сразу поняла, что значит эта надпись, а лишь удивилась— откуда она могла взяться? Ведь позавчера я очень хорошо рассмотрела листок,он был совершенно чист! Буквы не были написаны пером — они именно чтопроступили, словно бы просочились из плотной бумаги. Я помотала головой, чтобынаваждение исчезло. Оно не исчезло. Тогда я ущипнула себя за руку, чтобыпроснуться.

И проснулась. Пелена спала с глаз, песочные часыперевернулись, мир встал с головы на ноги.

Меня ждет Царевич Смерть. Он не химера и не выдумка. Онесть. Он любит меня, зовет меня, и я не могу не откликнуться на этот зов.

В прошлый раз, когда мне помешал Калибан, я еще не была готовак встрече — тревожилась из-за всякой ерунды, вымучивала из себя прощальноестихотворение, тянула время. Поэтому Он и дал мне отсрочку. Но теперь часнастал. Суженый заждался меня, и я иду.

Не нужно ничего выдумывать, всё очень просто. Как я будувыглядеть после ухода — неважно. Сон, именуемый жизнью, так или иначерассеется, и вместо него я увижу новый, несказанно более прекрасный.

Выйти на балкон, в темноту. Открыть чугунную калитку.Напротив, под луной и звездами, матово блестит крыша дома. Она близко, но недопрыгнешь. И всё же: отойти вглубь комнаты, как следует разбежаться и взмытьнад пустотой. Это будет захватывающий полет — прямо в объятья ВечногоВозлюбленного.

Жалко маму и отца. Но они так далеко. Я вижу городок —бревенчатые домики среди белых сугробов. Вижу реку — черная вода, по которойползут огромные льдины. На одной льдине Маша Миронова, на другой тесной кучкой— те, кого она любила. Черная трещина все шире, шире. Ангара похожа на штукубелой ткани, криво разрезанную вдоль.

А вот и стихотворение. И голову ломать не надо — толькоуспевай записывать.

Жизнь моя рассечена,

Словно штука полотна.

Развалились половинки —

Здесь одна и там одна.

Острый ножик резал вкось,

Как придется, на авось —

От краев до серединки,

Чтоб обратно не срослось.

Сразу видно — не к добру

Жизнь затеяла игру:

От Москвы и до Иркутска

Растопырила дыру.

Было белым полотно,

А теперь черным-черно.

Мне б на белое вернуться —

Не допрыгнешь все равно.

По-над бездной Млечный Путь,

А внизу лишь мрак да жуть.

Разбежаться посильней бы —

Ну как выйдет что-нибудь?

Не зацепится нога

За Уральские рога,

И свалюсь я прямо с неба

В домотканые снега.

Вот и всё. Теперь только разбежаться и прыгнуть.

Издателю

У меня нет времени редактировать и переписывать этусумбурную, но правдивую повесть. Прошу только об одном: выбросьте строчки,которые зачеркнуты. Пусть читатели увидят меня не такой, какой я была, а такой,какой я хочу себя показать.

М. М.

Его высокоблагородию подполковнику Бесикову

(В собственные руки)

Милостивый государь Виссарион Виссарионович!

Вы, верно, удивлены тем, что после нашей вчерашней встречи,состоявшейся по Вашему требованию и закончившейся моими проклятьями, криками ипостыдными слезами, я вновь пишу Вам. А может быть, и не удивлены, так какпрезираете меня и убеждены в моей слабости. Впрочем, это как Вам угодно.Вероятно, на мой счет Вы правы и никуда бы я не делся из Ваших цепких рук, еслибы не события истекшей ночи.

Считайте это мое послание официальным документом или, колиВам угодно, свидетельским актом. Если же письма окажется недостаточно, я готовподтвердить свои показания в любой правоохранительной инстанции, даже и подприсягой.

Минувшей ночью я не мог уснуть — расходились нервы посленашего объяснения, да и испугался, что уж скрывать. Человек я впечатлительный,ипохондрического склада, и Ваша угроза выслать меня административным порядком вЯкутск, да еще известив тамошних политических, что я сотрудничал с жандармами,совершенно выбила меня из колеи.

Итак, я метался по комнате, ерошил волосы, заламывал руки —одним словом, отчаянно трусил. Один раз даже зарыдал, сильно себя пожалев. Еслиб не отвращение к самоубийству, вызванное прошлогодней гибелью моего бедногообожаемого брата (до чего же он был похож на двух молоденьких близнецов изнашего клуба!), я, верно, всерьез задумался бы, не наложить ли на себя руки.

Впрочем, Вам про мои ночные переживания знать необязательнои вряд ли интересно. Достаточно сказать, что во втором часу ночи я всё еще неспал.

Внезапно мое внимание привлек ужасный треск и грохот,стремительно приближающийся к дому. Перепугавшись, я выглянул в окно и увидел,как к воротам подъезжает диковинный трехколесный экипаж, движущийся безо всякойконной тяги. На высоком сиденье виднелись две фигуры: одна в блестящем кожаномкостюме, каскетке и огромных очках, закрывавших чуть не всё лицо; вторая ещеболее странная — юный еврейчик в ермолке и с пейсами, но тоже в большущихочках.

Кожаный человек вылез из своего уродливого аппарата,поднялся по ступенькам крыльца и позвонил.

Это был Заика, очень сосредоточенный, бледный и хмурый.

«Что-нибудь случилось?» — спросил я, удивленный ивстревоженный ночным визитом. Этот господин никогда прежде не проявлял интересак моей персоне. Мне казалось, что он вообще не замечает самого факта моегосуществования. Да и откуда он мог узнать, где я живу?

Предположить я мог только одно: Заика каким-то образомвыяснил, что я пытался за ним следить, и пришел требовать объяснений.

Но он заговорил совсем о другом.

«Мария Миронова, которую вы знали под именем Коломбины,выпрыгнула из окна», — сообщил мне Заика вместо приветствия или извиненияза позднее вторжение. Не знаю, почему я продолжаю именовать его прозвищем,которое выдумал сам. Теперь эта смехотворная уловка уже ни к чему, и потом Выведь все равно знаете об этом человеке больше, чем я. Как его зовут на самомделе, мне неизвестно, но у нас в клубе его называли странным именем Гэндзи.

Я не знал, что ответить на мрачное известие, и пробормоталлишь: «Жаль девочку. Она хотя бы не мучилась перед смертью?»