Лихая шайка - Евгений Сухов

– Эта женщина – не лярва, – прошипел Крестовый, нанося противнику очередной удар. – И не маруха. Запомни это раз и навсегда.

Бурый сумел изловчиться и ответил Кеше удачным апперкотом. Ему удалось выбить из руки Крестового тесак.

– А вот мы это и проверим, Крестовый! Лярва она или нет! Охотники здесь найдутся.

Кеша сделал стремительный бросок в сторону и успел накрыть собой нож. Лезвие взметнулось вверх и полоснуло по лицу Бурого.

– Это тебе за лярву!

Тяжело дыша, Кеша смотрел, как раненый соперник отползает на противоположный конец импровизированного ринга.

– И чтобы другим неповадно было!

Крестовый брезгливо сплюнул и швырнул нож в стену. Лезвие почти на половину вошло в деревянный косяк.

– Налетай, братва, на Крестового, – раздался вдруг из толпы громкий призыв Коня.

Поддержали его лишь двое. Широкоплечий Макар зашел вместе с Конем со спины и одновременно из толпы выдвинулся невысокого роста одноглазый Бобер. В руке у него был изогнутый охотничий нож. Двое храпов бросились на Крестового раньше, чем он успел достать свой «наган». Но в тот момент, когда Бобер занес над Кешей руку с ножом, за спиной у нападавшего раздался выстрел. Повисла мертвая тишина. Бобер с алой меткой под левой лопаткой рухнул к ногам Крестового. Конь и Макар метнулись в разные стороны. Все присутствующие обернулись туда, откуда был произведен выстрел. На галерее второго этажа стоял Мартынов. В руке у него все еще дымился «наган».

Кеша в абсолютной тишине прошел между столиками к Агафье. Храпы безмолвно расступились. С взъерошенным хохолком на маковке и изорванной в драке рубахе Крестовый походил на себя куда больше, чем пять минут назад, когда он только появился на пороге «Хмельного». Взяв даму под локоть, Кеша увел ее по лестнице на галерею.

– Мое почтение, – Мартынов коснулся губами кончиков пальцев Агафьи. – Услышал шум, вот и решил посмотреть, в чем дело…

– Я в очередной раз твой должник, Мартын.

Крестовый, смахнув пыль с сюртука, склонился перед Арсением в шутливом полупоклоне.

– И что же, никогда ты Вайсман не видывал? И Крестового тоже? Так? И в первый раз от меня о них услышал? – Полковника разбирала злость.

Щеки его раскраснелись, отчего седые бакенбарды, обрамлявшие лицо, казались еще белее на темно-багровом фоне. Невозмутимость, с которой Змей отрекся от очевидных для следствия фактов о его причастности к группировке Вайсман, не на шутку взбесила Пороховицкого. И даже заставила его на минуту потерять привычное самообладание. После всех неудач с Капитолиной Вайсман и с Мартыновым, расколоть Змея было для обер-полицмейстера делом чести. Полковник скорее бы согласился отказаться от месячного жалованья, чем упустить такую птаху.

Змей же с преспокойным видом восседал перед Пороховицким. Точно так же он мог бы сидеть перед какой-нибудь прелестнейшей молодой особой. Ни один мускул на его лице не выдавал какого бы то ни было внутреннего напряжения. Змей был совершенно спокоен.

– Тут произошла какая-то ошибка, – как ни в чем не бывало произнес он. – Вы приняли меня за другого. Я и знать не знаю никаких Вайсман. А за то, что вы компрометируете репутацию честного человека, заточив его в острог, вам еще придется ответить…

– Против тебя есть свидетельские показания! – прошипел Пороховицкий, склонившись к самому лицу подследственного.

– Но ведь то всего лишь эмоции экзальтированных дам. Всем известен переменчивый нрав женщин, – почти пропел Змей, отстраняясь от обер-полицмейстера. – Сегодня они говорят одно, а завтра, забывая о том, что сказали, другое.

– Посмотрим еще, что скажет прокурор! И судья! – отрезал Петр Лазаревич.

Змей развел руками. Дескать, воля ваша.

– Я уже на все вопросы ответил. Не вижу больше смысла продолжать беседу! – в наглую заявил он, откидываясь на спинку стула.

Покачивая ногой, Павел внимательно исследовал носок своей щегольской лакированной туфли с заостренным кончиком.

– Ишь ты! Ведь какой ты дурак, оказывается! Никак-то тебя на испуг не возьмешь, – не утерпел Пороховицкий. Лицо его и уши продолжали полыхать от разбиравшей его ярости.

– Это все потому, ваше благородие, что вы невиновного человека заставляете в злодеяниях сознаться, которые он не совершал вовсе, – назидательно произнес Змей, не глядя на Пороховицкого.

Обер-полицмейстер рассмеялся:

– Наглец! Ну что ж… Сейчас посмотрим.

Резко развернувшись на каблуках, Пороховицкий направился к выходу. Дверь с грохотом захлопнулась за его спиной.

– Зря вы так. – Бондаренко, который все время допроса молчаливо просидел на диванчике в дальнем углу кабинета, неожиданно встал с места и подошел к Змею. Захватив с собой по дороге стул, он сел чуть поодаль от подследственного. Змей медленно перевел взгляд в его сторону.

– То есть? – Прищур голубых слегка раскосых глаз делал Павла Знаменцева еще краше.

Бондаренко невольно подумал, что с такой внешностью, как этот паренек, грех было бы не стать маравихером.

– А то, что полковник из вас веревки теперь вить начнет. Уж лучше бы вы сознались во всем.

– Вы, видно, что-то путаете, Григорий Степанович. Не в чем мне сознаваться.

Змей пригладил ладонью смоляной черноты густые, как конская грива, волосы. Несмотря на то что ночь Павлу пришлось провести в острожной камере, зачесаны они были, как всегда, идеально. На косой пробор.

– Но мы то с вами знаем, уважаемый, что есть в чем. Я не знаю, как там насчет ваших амурных дел… – Бондаренко перешел на шепот. – Но что сестер вы знаете, уж не извольте отказываться. Это следствию доподлинно известно. Да и что вам стоит сознаться? Уверяю, от того вам только лучше будет. От вас лишь и требуют, чтобы сказали, где можно найти сестер Вайсман.

– Послушайте. – Змей до этого сидевший вполоборота к приставу, теперь развернулся к нему лицом. – Неужели вы думаете, что я ничего не понимаю? Вы хотите поймать меня на моих же словах. Из вашей затеи ничего не выйдет. Вам придется меня отпустить ни с чем. Мне же ведь прекрасно известно, что у вас недостаточно показаний против меня. Одно заявление! Где доказательства, что именно я обобрал ту купчиху, про которую мне давеча Петр Лазаревич толковал?

– Очень вас понимаю, Павел Емельянович, – податливо согласился Бондаренко.

Кому, как не ему, было знать, что единственного свидетеля, купчиху первой гильдии Евдокию Баранникову, показавшую против Змея, не поддержала третья пострадавшая, Аксинья Макарова, курсистка. А уж о княгине Гусыниной и говорить было нечего. Ввиду ее положения в обществе, а также личных отношений с самим обер-полицмейстером, ее открытое обвинение против Змея было и вовсе невозможным.

Григорий Степанович тем не менее ничуть не смутился упорством Змея.