Снежная королева - Джоан Виндж

Несмотря на постоянные мысли о нем, она не узнала его в том незнакомце, который подошел и нагло уселся прямо на скамью у ворот. Мать послала ее спросить, что этому человеку нужно, и она, неловкая, застыдившаяся, предстала перед безжалостно изучающими ее глазами чужого мужчины. Он был одет очень просто, в рабочую одежду и плащ; лицо его отчасти скрывали широкие поля шляпы. Но та часть лица, которую ей удалось рассмотреть из-под своих шарфов и шалей, имела странный ярко-красный, а кое-где и зеленоватый оттенок.

Она вежливо ему поклонилась и, замирая от страха, стыдливо потупившись, сияла с головы свою темно-синюю шаль, чтобы он тоже мог рассмотреть ее лицо. Ожерелье из серебряных колокольчиков зазвенело в наступившей вдруг тишине.

– Элсевиер! Ты что, не узнала меня, да? – Голос его звучал глухо, хотя в нем явно слышалось разочарование. Он стащил с головы шляпу.

Но она уже узнала его, несмотря на надтреснутый голос и странные пятна на лице, и присела с ним рядом на скамейку, тихонько вскрикивая от изумления.

– Ты! Ах… святой Калавре! – Она и не замечала, что ведет себя неприлично; даже подняла руку к его лицу, хоть и не коснулась его; теплая смуглая кожа инопланетянина была похожа на пятнистый коврик – так много там было порезов, ссадин и ожогов, а четкие линии его подбородка совершенно изменила ужасная опухоль.

– Я сказал твоему отцу, что попал в аварию, – он с трудом выговаривал слова; потом улыбнулся и пояснил:

– Говорить мне трудновато пока: челюсть сломана.

Она сморщилась от сострадания и стиснула лежавшие на коленях руки.

– Да ничего. Теперь уже почти не больно. – Церковники не передали его муниципальной полиции, а сами по очереди били смертным боем, сменяя друг друга, целый день и потом еще целую ночь, а к вечеру вторых суток выбросили его на улицу и велели уносить ноги, да поскорее. – Мне об этом даже вспоминать не хочется… – Он горько усмехнулся. Прошло немало лет, прежде чем он скупо рассказал ей о том, что с ним сделали в тюрьме. А тогда он только молча смотрел на нее, словно чего-то ждал. – У тебя что, тоже челюсть сломана, сестренка? Говорить не можешь?

– Могу! – Она смущенно покачала головой. – Я… я о тебе вспоминала. Часто. Думала, никогда больше не увижу тебя; я за тебя боялась. – Она вдруг почувствовала непреодолимое желание прижать его избитое лицо к сердцу. – А зачем ты пришел сюда? – Она безжалостно теребила краешек своей шали. Нет, он не просить о чем-то пришел. Она так и не стала прикрывать лицо – не ощущала в этом ни малейшей потребности.

– Мне нужно было убедиться, что с тобой все в порядке. А с тобой действительно все в порядке? – Он чуть наклонился к ней.

– Да. Мой отец тогда… Ты был так добр ко мне! Мой отец непременно…

– Нет. Пожалуйста, не рассказывай ему обо мне. Ты мне вот что скажи: ты меня внимательно слушала? Заронил я какое-то зерно интереса в твою девственную душу или не заронил? Ну что, хотела бы ты узнать больше?

– Но почему?.. – Из всего множества вопросов, что теснились в ее душе и готовы были сорваться с уст, этот был совершенно невпопад. Но по его глазам она видела, что он понял.

– Почему? Потому что я хотел еще раз увидеть тебя.

– Ах, как это хорошо! – вырвалось у нее, и она глуповато засмеялась и прижала пальцы к губам. Потом посмотрела ему прямо в лицо. Женщина, завоевавшая любовь мужчины, сперва должна была завоевать его уважение. – Да, конечно, – она не отводила глаз, чувствуя, как от напряжения у нее на щеке дрожит мускул, – я очень хочу узнать больше. Пожалуйста, приходи еще.

Он улыбнулся.

– Когда?

– Мой отец…

– Когда?

– Завтра. – Она опустила глаза.

– Приду. – Он кивком подтвердил свое обещание.

– А… сколько у тебя жен? – Она сама себя ненавидела за то, что спросила.

– Сколько? – Он, казалось, не понял. – Пока ни одной. На Харему считается, что одной вполне достаточно. Хватит, чтобы жизнь прожить… если правильно выберешь, конечно. – Он сунул руку за пазуху и вытащил пачку брошюр. – Это я тебе принес, потому что самому мне пока говорить трудно. Вот эту я написал… и эту… Может, почитаешь?

Она кивнула, чувствуя, что по руке от его прикосновения будто пробежали электрические искры.

– Сад у вас здесь красивый. – Что-то вроде зависти слышалось в его голосе. – Ты сама эти цветы выращиваешь?

– Ну что ты, нет. – Она помотала головой, отчего-то опечалившись. – Мне только иногда разрешают приходить сюда. Но никогда не позволяют возиться в саду, потому что я могу испачкаться. А цветы я люблю. Если б можно было, я бы все время здесь проводила.

Какая-то странная решимость была написана на его истерзанном лице, когда очень осторожно он протянул руку и сорвал пышный лиловый цветок с лозы, что вилась у них над головой. И подал ей.

– Все мы когда-нибудь умрем. Но лучше прожить короткую жизнь на свободе, чем так и увянуть на лозе.

Она зажала цветок в ладонях, вдыхая его аромат. И улыбнулась – скорее ему самому, чем в ответ на его слова.

Он тоже улыбнулся.

– Ну, тогда до завтра. – И с трудом поднялся.

– Уже уходишь?..

– У нас сегодня вечером собрание в университете. – Он еще шире улыбнулся, видя, как она разочарована, и наклонился к ней с видом заговорщика. – Я у них внештатный агитатор, понимаешь?

– Но ты не будешь?.. – Она осмелилась даже коснуться его.

– Нет-нет! – Он нахлобучил шляпу, надвинул ее на самые глаза. – Больше никаких речей; по крайней мере, до тех пор, пока не смогу снова как следует рот раскрывать… Пока, сестренка. – И пошел прочь, чуть прихрамывая; только тогда до нее дошло, что она так и не спросила, как его имя. Она посмотрела на пачку брошюр, которые держала в руке, и на одной из них прочитала: «Партнеры в Новом мире. ТиДжей Аспундх». Она вздохнула.

– Что это он тебе дал? – Мать подошла к ней и подозрительно уставилась на брошюры.

– Это… любовные стихи. – Элсевиер торопливо сунула книжечки за пояс и прикрыла шалью. – Некоторые он сам написал.

– Хм, – мать покачала головой, колокольчики ее ожерелья зазвенели. – Но ведь он с Харему; он твоему отцу видеокомпьютер подарил, чтоб разрешил ему с тобой повидаться. Наш-то хозяин очень доволен был. Да все равно, в конце концов, решать-то ему… не нам.

– Почему? – Элсевиер вскочила, брошюры рассыпались по земле. – Почему не нам?

Мать молча взяла у нее из рук цветок и повела обратно, на женскую половину дома.

ТиДжей был верен своему слову и каждый день приходил повидаться с ней; перед ее родителями он был прямо-таки образцом респектабельности, а наедине с ней – упрямым мечтателем, видевшим в ней не ту невежественную девушку, какой она была тогда, но прекрасную женщину, какой она только еще могла стать. Он притащил ей целую кучу революционных брошюр, которые упорно выдавались за любовную лирику; но прежде чем она успела сама начать исследование того нового мира, горизонты которого он с каждым днем все шире открывал перед нею, ее неудачные попытки доказать, что и она имеет собственные права, привели к тому, что родители обнаружили склад запрещенных брошюр, и ухажер был изгнан из их дома и из ее жизни.