Пресс-хата для Жигана - Сергей Иванович Зверев

Выбрав цель, Мармелад выстрелил. Пуля попала в сердце. Следователь дернулся и затих.

Мармелад деловито бросил:

— Беседа закончена. Пора уходить.

Он подошел к трупу Картона, аккуратно стер отпечатки пальцев со своей «беретты» и вложил ее в руки изготовителя фальшивок. «ТТ», из которого был убит следователь, — в руки стажерке, а ствол Фейсала просто бросил посреди кухни.

Перед коллегами Петрушака и экспертами-баллистами встанет нелегкая задача, на ее решение уйдет немало времени, необходимого Мармеладу, чтобы разгадать загадку человека, вставшего на его пути.

Трое мужчин поднялись на последний этаж. Проникнув на чердак, разошлись в разные стороны, чтобы затем выйти через разные подъезды. Прибывшая по вызову встревоженных пальбой жителей оперативная бригада немедленно приступила к опросу свидетелей. Но, кроме выстрелов, никто ничего не слышал.

Глава 14

Время тянулось мучительно медленно. День казался вечностью. Собственное расследование Жигана зашло в тупик. Он позвонил нескольким старым знакомым из криминального мира, но о Мармеладе никто ничего не знал. А если и знал, то предпочитал держать язык за зубами. Колесников тоже не звонил. Лишь иногда в квартиру с фикусами наведывался Филимон. Приезжал усталый, доставал бутылку водки и просил составить компанию.

— Что-то муторно у меня на душе, — признавался дружок, затравленно озираясь вокруг.

— Ты себя не трави. Лучше делом занимайся. Почему Колесников молчит? — разливая водку, заметил Жиган.

Филимон лишь пожимал плечами:

— Решает. Он — шеф. Ему виднее.

— Близорукий какой-то твой шеф, — с легкой укоризной говорил Жиган.

— Какой есть, — влив в себя водку, отвечал Филимон.

Выпив, приятель, втянувший Жигана в это грязное дело, становился разговорчивее. Рассказывал о проблемах Колесникова с дочерью, о муже Клементины, явно затаившем обиду на тестя, о полукриминальной карьере самого Колесникова.

Жиган внимательно слушал. На ум ему приходило изречение какого-то ветхозаветного мудреца. Изречение гласило: «Никто не бывает к нам так жесток, как самые близкие люди». Мудрец выражался фигурально, имея в виду не конкретную жестокость, а невнимание, требовательность и неосознанную жестокость родственников. Но в случае Колесникова мудрость могла иметь прямое значение. По мере того, как Жиган узнавал все больше и больше подробностей, его интерес к родственникам Владимира Петровича возрастал день ото дня.

Опустошив бутылку, Филимон уходил, а Жиган прокручивал в памяти услышанное и возвращался к своим раскладам.

«Нельзя сидеть, сложа руки, — размышлял он. — Надо попробовать зайти с другого конца. Кто-то же скупает эти тачки. Вывозит их из Москвы. И где-то паленым тачкам перебивают номера. Значит, надо попытаться найти перекупщика и мастерскую. Но где их искать?»

Он подходил к окну. Над многомиллионным городом-монстром зажигались первые звезды. Город встречал приближающуюся ночь мириадами огней, неоновыми сполохами реклам, сиянием подсветок зданий и статуй. Город не хотел тонуть во мгле.

Всматриваясь в вечернюю синь, Жиган курил сигарету за сигаретой. А за два квартала от него в пустой однокомнатной квартире так же всматривалась в надвигающийся мрак молодая вдова…

Как это часто бывает в жизни, одна роковая случайность, цепляясь за другую, тащит третью, третья — четвертую, и вот уже случай с неотвратимостью снежной лавины поворачивает человеческую судьбу вспять.

В один из воскресных дней Вера Хохлова, гуляя с друзьями по парку, заглянула в тир. Тогда Вера впервые и взяла оружие в руки. Пневматическая винтовка не показалась ей ни тяжелой, ни чужой. Скорее наоборот. Она ощутила сладкое, щемящее чувство, будто прикоснулась к нежному и любимому существу. Прицелившись, Вера плавно нажала на спусковой крючок, и жестяная мишень в дальнем углу тира, жалобно всхлипнув, кувыркнулась и повисла вниз головой. Девушка снова прицелилась, выстрелила, перезарядила винтовку, прицелилась, выстрелила… — и так, пока не закончились свинцовые пульки. Когда Вера наконец отложила винтовку, десять жестяных фигурок — по одной на выстрел беспомощно свисали на противоположной стене тира.

— Ну, ты и снайпер! — одобрительно загудели ребята за спиной, — прямо ворошиловский стрелок.

До сих пор парни не обращали на нее внимания, считая некрасивой. И вдруг все в их школьной компании изменилось. Мальчишки оживились и с нескрываемым любопытством рассматривали ее, словно увидели впервые. Их подружки молча переминались с ноги на ногу, ревниво переживая чужой успех.

— Пошли отсюда, — сказала тощая блондинка с вертлявым задом, схватив своего парня за руку и потащив к выходу. — Можно подумать, других занятий нет, как только стрелять по банкам!

Вера будто не слышала, не в силах оторвать взгляд от черного, гладкого ствола. Этот холодный предмет казался ей живым, родным и чутким, понимающим ее с полуслова. Сейчас ей больше всего на свете хотелось снова прижаться щекой к прикладу.

Старик за стойкой тира, до сих пор безучастно наблюдавший за происходящим, поднялся и, прихрамывая, подошел к посетителям. Его желтое в глубоких морщинах лицо напоминало восковую маску. Казалось, сама смерть смотрит на мир его глазами, усталыми глазами вохровца, которому приходится доживать свой век, влача жалкое существование в городском парке.

— Удивительно! — низким, охрипшим голосом произнес хозяин тира, наклонившись к Вере.

— Удивительно? — переспросила Вера, отводя глаза.

— Да, конечно! Неужели ты не видишь, как оно тянется к тебе? Оружие, оно, как живое.

Девушке стало почему-то страшно от таких слов. В душе шевельнулось недоброе предчувствие, будто это был решающий момент в ее жизни.

— Но я никогда прежде не стреляла, — сказала Вера.

— По большому счету, это не важно. Опыт сам по себе не может заменить настоящего чувства, а умение метко стрелять ничего не стоит, если нет страсти. Человек, придумавший аркебузу, был поэтом, переложившим стихи на язык пороха. Когда рассеялся дым от первого выстрела, мир стал совершенно иным.

— И что же изменилось?

— В мире стало меньше зла. — В бездонных глазах хозяина заплясали холодные, голубые искорки; неуловимым движением руки он вдруг положил перед Верой лист бумаги с мишенью. — Доплати еще немного, и ты сама сможешь в этом убедиться.

Десять выстрелов прозвучали один за другим.

— Неплохо, — сказал старик, отдавая Вере мишень. — Три девятки. Может, попробуешь еще?

Пока мальчишки выгребали из карманов мелочь, чтобы купить новую мишень и партию пулек, Вера стояла, не смея пошевелиться. Но стоило ей снова взять винтовку, как все в одно мгновение изменилось. От скованности не осталось и следа. Выстрел за выстрелом она вгоняла пули в мишень. Ее приятели замерли, предвкушая необычное.

Когда смотритель тира, прихрамывая, доплелся до бумажного листка на стене, он долго возился с мишенью, щурился, разглядывая ее на свет и бормоча что-то себе под нос. Наконец старик вернулся к стойке, где его с нетерпением ждали.

— Десять из десяти, — прохрипел он, протягивая листок девушке, и добавил: — Это