Огневица - Лариса Шубникова

Отдышались, образумились, но друг друга крепко держали, все боялись отпустить. И как иначе? А вдруг все сон или волшба ведовская?

— Медовая, вот попомни, еще раз так полюбишь, я издохну, — Некрас обхватил Медвяну, подмял под себя и навис, сиял глазами. — По сию пору не пойму, где я и кто таков. Винись, приворот на меня делала? Инако не разумею, откуда все это?

Сунулся целовать, а она смеялась, отворачивалась, упиралась теплой ладошкой в его грудь.

— Некрас, болтун ты… — поцелуй все ж приняла, да и ответила сладко. — Не было приворота, поблазнилось тебе. Сам знаешь, в твою сторону и смотреть-то не хотела. Прости, любый, что не сразу признала тебя. Правду говорят — когда боги наказать хотят, так слепыми делают.

— Вот! А я что говорил? Ведь как просил: полюби, полюби. А ты, упрямая, нос воротила! — сердился потешно, сыпал поцелуями без разбору: в нос, в губы и щеки.

— Не верила, не верила тебе… — сама принялась целовать. — А когда упал ты…

Замолкла на полуслове, потянула с него рубаху, откинула в сторонку и ладошку положила на рубец страшный. Взглянула в глаза Некрасу, а тот замер, дышать перестал.

— Думала, что нет тебя больше, ушел ты, покинул меня. И явь померкла. Веришь ли? Будто меня меч достал, не тебя. Взвыть захотелось, и лечь с тобой рядом прямо там, на земле сырой. Некрас, ты люби меня, сколь сил хватит! — слезы брызнули из зеленых глаз: горькие да частые. — Знаю, вот такой ты… Пусть в Журках будет у тебя другая, токмо и меня люби…

Некрасу слова ее больно аукнулись, резанули как тот меч. Затревожился, задышал часто, обнял лицо мокрое ладонями, на себя смотреть заставил.

— Медвяна, глупая, ты что говоришь-то? Одна ты у меня! Слушай, да послушай ты! — и уговаривал и целовал, да все бес толку. — Мать оговорила. Меня берегла. Медовая, любая, ведь как услыхал, что ушла ты с Лугани, так и пожалел, что не издох. Нет никого, ты только! Да что мне сделать-то, чтобы поверила?!

Обнял крепко, по спине гладил, по волосам светлым. Медвяна унялась, прижалась к теплому Некрасу, сопела щекотливо, дышала в шею.

— От меня берегла? — тихо спросила. — Любый, может и надо было матушку послушать? Ведь права она. Уж сколь раз из-за меня ты…

— И что? Медовая, у каждого свое счастье. У меня вот такое заполошное. Но мое, разумеешь? Вздумай ты на голове стоять или с зайцем в прятки играть, так я все приму. Что?! Гляньте, миг назад слезы лила, а теперь зубы скалит.

— А как это с зайцем в прятки? — слезы еще не высохли, а улыбка уже блеснула, сделала светлое личико во сто крат милее.

— А так это… — Некрас собрался уж обсказать все в подробностях, но запнулся и подивился дурости своей.

Лежит в обнимку с любой в траве высокой, прижимает к себе тело нагое и гладкое, а про зайцев думает. Впору испугаться, что утратил пыл парнячий, да перекинулся наново в подлетка сопливого.

Замолк, призадумался, а тело-то не подвело, откликнулось за медовую. Взглядом полыхнул, окатил Медвяну огнем, она и поняла все. Подалась навстречу, за шею ухватила и к себе потянула.

— Медовая, потом про зайцев-то…

Солнце лучом последним подмигнуло, позолотило тела сплетенные, словно благодать подарило, признало единство и любовь приветило.

Много время спустя, когда уж темным темно стало, да звезды на небо выскочили, Некрас вынырнул из омута сладкого и вновь принялся торговаться:

— А ведь должна ты мне, медовая, много. За всю жизнь не разочтешься.

Медвяна прыснула смешком коротким, поцеловала плечо крепкое.

— Что ж ты хочешь? — а голос веселый, счастливый.

— Все хочу. Перво-наперво сыщем капище, какое ни есть, и волхва. Пусть обряд справит. Отсюда уедешь только женой, инако я не согласен. Сбежишь куда, или еще напасть прилетит… Не! Женой стань, а уж там я за тебя в ответе буду и перед людьми, и перед богами. Потом посажу тебя на коня и увезу к себе. В Решетове дом новый ставят для нас. Знаешь какой? Ты такого и не видала! А пока ставят, я тебя с собой на насаду возьму и покажу Новый Град. Ты за мной ходить будешь, как привязанная. Хучь смолой обмажься, но прилипни, и от меня ни на шаг! Разумела? Потом сына, потом… — не договорил, все слова растерял, когда услышал смех Медвяны. — Чую, не согласна ты. Опять препираться станешь? Медовая, неужто не поняла еще, что я всегда правый выхожу?

— Некраска… — отсмеялась, продышалась. — Хвастун ты, болтун и балагур! Не я тебе, а ты мне должен. Как жить-то с таким, а?

— Вот не о том ты мыслишь. Ты разумей не как со мной жить, а как без меня, — в глаза заглянул зеленые, и понял: не хочет без него.

Задумался и еще одно уяснил: она-то без него не хочет, а он без нее не может. Вздохнул тяжко, да и принял долю свою — одну любить всю жизнь, одной радоваться и токмо одну ее и видеть. Вон они, боги-то, как рассудили, как наказали сладко ходока Квита.

Умолкли оба, словно главное разумели, важное. Обнялись крепко, согрелись теплом, и наново счастье-то поймали. И как не поймать? Вон ведь все им дышит: и речка тихая, и звезды яркие, да и вся явь.

Через малое время Медвяна задышала ровно, уснула на его плече. Пришлось выпутываться из волос ее длинных и идти за охабенем: хороша любовь, да горяча, токмо ночи уж прохладные. Укутал медовую, оплел руками, взял в полон нежный. Уж на самой кромке сна и яви, понял — впервой за долгое время вот так спокоен, рад и верит в день грядущий.

Пламя в очаге высоко взвилось, выхватило из мрака гридницу богатую волховскую. Тонкая рука Всеведы потянулась к огню, да и скинула в пламя ярое Огневицу злую. Вспыхнуло, засияло и пошло всё вокруг языками рыжими! Танец грозный, огневой начался, взьярился, и искрами явь заполонил. Некрас стоял средь того гудящего огня, но не боялся, знал, что к добру.

Так и вышло!

Пламя схлынуло, сошло: дыма, золы не осталось. Одна лишь поляна солнечная, отрадная: цветы повсюду, деревья высоченные, небо синее. Огляделся Некрас, и увидел медовую свою, что шла к нему, улыбкой сияла и взглядом нежила. Приблизилась, руки раскинула, мол, вот она я, сама пришла, люблю и твоей буду.

Обнял ее крепко, обрадовался и проснулся.

Солнце на небо вылезло, окрасило золотом реку, блеснуло на воде, едва не ослепило. Но не на то смотрел Некрас, не тем любовался и счастлив был. Медвяну увидел: спала на его руке медовая, улыбалась во сне и шептала:

— Некрас…

Будил-то сладко, да долго. А как иначе? Скучал вдали от нее…

К полудню-то все ж опомнились, да засобирались. Тут уж Некрас дал себе волю: засмешил медовую до слез. Все рассказывал, как она в весь без рубахи пойдет и как в располовиненой запоне людям на глаза покажется. Потом унялся, накинул на девушку охабень свой, посадил на коня и повез. Въехали на подворье и на Богшу наткнулись: стоял на крыльце, пыльцы на опояску засунул, смотрел внимательно.